Мир приключений 1984 г.
Шрифт:
— Найдутся…
— А смог бы я жить где-нибудь здесь неподалеку, не попадаясь посторонним на глаза?
— Это организуем.
— Тогда ждите меня. Я скоро вернусь, привезу оружие и буду жить в лесу.
Мы вышли во двор. Спускалась июльская ночь. В конюшне похрустывали сеном копи, изредка глухо ударяли копытами в перегородки. Я заметил, что мой конь разнуздан, перед ним лежит охапка сена п стоит пустое ведро. Видно, хозяйка позаботилась. Я взнуздал копя, вскочил в седло, попрощался с хозяевами.
Ночью я вернулся в немецкий обоз.
— Пиколо! — позвал я своего друга.
Мальчишка тут же подбежал ко мне. Мы сели в сторонке на влажную от росы траву.
— Сегодня ночью я ухожу в лес. Хочешь со мной?
Паренек глотнул воздух от волнения:
— Хочу!
— Готовь себе лошадь с седлом. Уйдем верхом.
За несколько месяцев я узнал Пиколо, верил ему. Его решительность и отвага не вызывали у меня сомнения.
Ночь была лунной, только яркие звезды караулили недолгий прибалтийский сумрак. Немцы улеглись в полуразрушенном сарае, оставив автоматы у входа. Я прилег возле оружия на соломе и стал ждать. Пиколо лежал на подводе под плащ-палаткой. Возле его подводы, пофыркивая, щипали траву две лошади. Часовой с автоматом бродил вокруг сарая и дома, где тоже спали немцы.
В два часа ночи я тихо вышел из сарая. Часового не было. Я заглянул в окно дома и увидел, что он сидит за ящиком, на котором стояла бутылка вина и лежал автомат, и при свете свечи с кем-то из своих друзей играет в карты.
Я вернулся к Пиколо:
— Седлай коней и жди.
Я вынес из сарая два автомата. “Больше оружия брать, пожалуй, не стоит — рискованно, — подумал я. — С двумя автоматами отвертишься от часового, если он спохватится, а с четырьмя влипнешь!” Подошел к оседланным коням и вскочил на одного, держа в руке оба автомата.
— Ну? Что там? — шепнул я, видя, что Пиколо никак не удается взобраться на лошадь.
— Стремян нету! — в отчаянии бормотал он.
— О чем же ты думал, дурень? — И я, приподняв его за шиворот, помог забраться в седло. — Бери сразу галоп! — сказал я, перескочив канаву. Обернувшись на скаку, увидел, как Пиколо, обхватив коня руками и ногами, мчится за мной по дороге.
Вот и знакомый лес. Теперь вес в порядке. Вокруг тишина, только сосны, шумя вершинами, медленно покачиваются под рассветным ветерком. Мы придерживаем взмыленных копей, идем шагом. Я проверяю автомат. Он на предохранителе.
В доме Кринки одно окно было освещено. Мы спешились, я постучал в окно. Он тут же вышел: ждал нас.
— Что за малец? — спросил Кринка, беря за поводья наших лошадей.
— Это Пиколо, мой друг. Не тревожьтесь. Он со мной идет с Украины. Помогите устроить его к кому-нибудь.
Кринка понимающе кивнул головой.
— А вы, — обратился он ко мне, — входите в дом и отдыхайте, я постелил.
Пиколо медлил, вопросительно глядя на меня.
— Иди, иди. Завтра увидимся…
Утром меня пригласила завтракать хозяйка Юлия Васильевна. Дочь Кринки, Зоя, ждала меня с полотенцем, мылом и кувшином воды. Умывшись, я зашел на кухню к Юлии Васильевне и был крайне озадачен, застав там каких-то двух женщин и мужчину. Увидев меня, они вышли.
— Жан на конюшне стрижет хвосты и гривы вашим лошадям, а мальчишку вашего он устроил к одним старикам на соседнем хуторе, ему там будет хорошо, — шепнула мне Юлия Васильевна, стоя над примусом и помешивая в кастрюльке ячневую кашу с салом.
Было девять часов утра, когда мы с Кринкой вошли в лес. Пробирались чащей, без троп. Минут через пятнадцать он подвел меня к моему новому жилищу. Шалаш был сделан на диво. Уложенный на кольях густой еловый лапник не пропускал ни дождя, ни света. Невдалеке протекал ручей, возле него был громадный камень. Мы договорились, что под этот камень Жан будет класть для меня провизию, если на ферме или поблизости окажутся немцы.
Ежедневно я мог знать: если провизии не будет, значит, можно идти на ферму, ничего не опасаясь; если сверток с едой тут под камнем, лучше не показываться.
Мы присели возле ручья. Он бежал по ярко освещенной солнцем поляне, заросшей ромашками, хвощом, колокольчиками. Глядя на эту мирную природу, слыша треск кузнечиков и гудение шмелей, видя целые семейства крепких белых грибов, словно выбегавших из леса на поляну, трудно было представить себе, что совсем рядом идут жаркие бои, горят дома, льется кровь. И только рокот самолетов высоко в небе и далекие взрывы авиабомб напоминали об этом…
Мы сидели с Кринкой возле шалаша. Я чистил и смазывал свой ТТ, а Жан расспрашивал меня о моей жизни. Я понял, что это человек незаурядной воли, умеющий точно и хладнокровно судить обо всем. Он был необыкновенно сдержан, внутренне собран, и всю свою страстную веру в наше общее дело таил где-то глубоко, ничем внешне не выдавая своих чувств.
Биография его очень интересна. Он участвовал в боях за Советскую власть еще в 1917 году. Был в рядах латышских революционеров, бравших Зимний дворец. Его однажды вызывал Владимир Ильич.
И вы лично разговаривали с Лениным? — спросил я. Да. Это самая памятная минута в моей жизни… — Кринка машинально вертел в пальцах лиловую метелку мяты и вдыхал ее острый аромат. — Я тогда еще плохо говорил по-русски, но доложил Владимиру Ильичу Ленину все как полагается. Л позже, в гражданскую войну, я был послан на помощь латышским рабочим Рижского завода, который с 1915 года находился в Воронеже. И там мы громили белогвардейские банды… В Воронеже я учился, там и встретил Юлию Васильевну, и мы поженились. У нее там сестра осталась. А младшая ее сестра в Москве…
В Москве? Где она живет?
— На Кузнецком мосту. Ты знаешь такую улицу? — Жан улыбнулся.
— Ну как же, я там в шахматном турнире участвовал. Играл в шахматном клубе, еще в тридцать восьмом году.
— Это клуб на углу Рождественки, такой гранитный массивный дом?
— Он самый.
— Ну так вот, сестра жены живет через дом, возле выставочного зала, во дворе… Александра Васильевна Зудова. Вот я письма ее специально для тебя прихватил. — Он вынул из кармана несколько писем.