Мир Реки: Магический лабиринт
Шрифт:
Бёртон проявлял терпение только в крайне требующих того ситуациях, да и то не всегда. Он снова сел в кресло и поехал по коридору. После шестиминутной поездки он вернулся к шахте.
Он проезжал мимо открытых дверей в большие и маленькие комнаты — одни с аппаратурой, другие, как видно, жилые. Где-то было много скелетов, где-то мало, где-то ни одного. Коридор тянулся не меньше чем на две мили. Когда пришло время поворачивать назад, Бёртон увидел справа закрытую дверь. Остановив кресло, он слез, достал пистолет и осторожно приблизился к ней. Над дверью был круг из двенадцати спиралей
Внутри оказалась очень большая сферическая комната с бледно-зелеными полупрозрачными стенами, окруженная и пересеченная множеством других зеленых пузырей. На стене центральной сферы был овал чуть более темного оттенка, заключающий в себе какую-то движущуюся картину. От деревьев на ее заднем плане пахло сосной и кизилом, а на переднем призрачная лиса преследовала призрачного зайца. На полу большой сферы, или пузыря, стояли в круг двенадцать стульев. На десяти из них лежали рассыпанные кости, на двух не было ничего, даже пыли.
Бёртон перевел дыхание — эта комната оживила в нем жуткие воспоминания. Это здесь он очнулся после своего семьсот семьдесят седьмого самоубийства, предпринятого с целью уйти от этиков. Это здесь он предстал перед Советом.
А теперь существа, казавшиеся ему тогда богами, обратились в прах. Он занес ногу через порог и прошел сквозь пузырь, оказавший едва уловимое сопротивление. Потом перенес вторую ногу и встал на пружинящей пустоте — на том, что казалось пустотой.
Сунув пистолет в кобуру, он прошел еще через два пузыря, которые смыкались за ним, но пропускали воздух, и вступил в зал Совета. Подойдя к невесомым на вид стульям, он увидел, что ошибался. На одном из пустых сидений лежала очень тонкая выпуклая линза. Бёртон поднял ее и узнал фасеточный «глаз» предполагаемого главы Совета, Танабура.
Это было не украшение и не искусственный глаз, как считал Бёртон тогда. Просто линза, сквозь которую можно смотреть, жирная на ощупь. Это, должно быть, смазка, чтобы не раздражалось глазное яблоко.
Бёртон с некоторым трудом и брезгливостью вставил линзу под веко.
В левом глазу сразу помутнело, и Бёртон прикрыл правый. — О-о-ох!
Он поспешил открыть правый глаз.
Он только что плавал в космосе, во тьме, где сияли отдаленные звезды и газовые туманности, где угадывался, хотя и не ощущался напрямую, великий холод. Но Бёртон знал, что он здесь не один. Он чувствовал вокруг присутствие бесчисленных душ — их были триллионы, если не больше. Потом он устремился к солнцу, растущему ему навстречу, и вдруг увидел, что это пылающее тело — не звезда, а скопище других душ. Они горели, но не в адском огне, а в экстазе, которого Бёртон никогда не испытывал и который тщетно пытались описать мистики.
Он был потрясен и напуган, но блаженное пламя властно тянуло его к себе. Да и не мог Бёртон поддаться страху — ведь он всегда хвастался, что ничего не боится.
Он снова закрыл правый глаз и вновь оказался в космосе на том же самом «месте». И снова понесся, опережая свет, к солнцу. И снова почувствовал неисчислимые орды за собой. Звезда обрисовалась впереди, сделалась большой, потом огромной, и он увидел, что ее пламя состоит из огней несметных триллионов душ.
Потом он услышал беззвучный крик, полный невыразимого экстаза и призыва, и ринулся прямо в солнце, в пылающий рой, не видя ничего и в то же время видя все. Он перестал быть собой. Он сделался чем-то, что не делится на части и само не является частью, а сливается в едином экстазе с другими, хотя других здесь нет.
Бёртон испустил вопль и открыл правый глаз. Алиса, Нур, Фрайгейт и остальные смотрели на него с порога. Дрожа, он направился к ним сквозь пузыри. Он был, однако, не так потрясен, чтобы не заметить, что шумера с ними нет, а Алиса плачет.
— Где Гильгамеш? — спросил он, не отвечая на вопросы.
— Он умер по пути наверх, — сказала Алиса.
— Мы оставили его на кресле в одной из комнат, — сказал Нур. — Сильное сотрясение мозга, должно быть.
— Я убила его! — рыдала Алиса.
— Мне очень жаль, — сказал Бёртон, — но ничего не поделаешь. Не нужно было ему сопротивляться, раз он был невинен. Возможно, он все-таки был агентом. — Он обнял Алису. — Ты сделала то, что должна была сделать. Иначе он мог бы убить меня.
— Да, я знаю. Я и раньше убивала, но то были чужие люди, нападавшие на нас. А Гильгамеша я любила, и вот…
Бёртон подумал, что уж лучше дать ей выплакать свою вину и горе. Он отпустил Алису, а Нур спросил его, что он делал в этой комнате. Бёртон рассказал про линзу.
— Ты пробыл тут не меньше часа, — сказал Фрайгейт.
— Знаю — но мне показалось, что это длилось всего одну минуту.
— А что ты чувствуешь теперь? — спросил Нур. Поколебавшись, Бёртон сказал:
— Помимо потрясения я чувствую… чувствую… огромную близость ко всем вам. О, я и раньше был кое к кому привязан, но теперь… я люблю вас всех!
— Шок, не иначе, — пробормотал Фрайгейт. Бёртон не обратил на него внимания.
Мавр взял граненую линзу и посмотрел сквозь нее, зажмурив правый глаз.
— Ничего не вижу. Она действует, лишь когда ее вставишь в глаз.
— Я думал, — сказал Бёртон, — что ее может носить только председатель Совета, Танабур. Я полагал, что это ритуальный символ или эмблема главенства, нечто традиционное. Но как видно, я ошибался. Возможно, во время заседаний Совета она переходила к каждому поочередно. И давала каждому такое же чувство, которое испытал я, — чувство близости и любви ко всем, кто есть в комнате.
— В таком случае Икс преодолел это чувство, — сказал Тай-Пен.
— Одного я не понимаю, — сказал Бёртон. — Почему линза погрузила меня в транс, а Танабура как будто нет?
— Возможно, советники уже привыкли к ней, — предположил Нур. — После многоразового использования ее действие на них ослабло.
Нур вставил линзу в левый глаз и закрыл правый. Его лицо сразу приобрело экстатическое выражение, хотя тело осталось неподвижным. По прошествии двух минут Бёртон потряс Нура за плечо. Тот вышел из транса и разрыдался. Успокоившись и вынув линзу, он сказал: