Мир Роджера Желязны. Лорд фантастики

Можно принять как данность тот факт, что любой писатель, преуспевший в продаже своей беллетристики, обладает гипертрофированным эго — оно помогает ему продвигать свой товар. Роджер Желязны умудрялся совмещать эту существенно необходимую писательскую особенность с блестящим остроумием и любезностью, близкой к самоотречению, что делало его практически безупречным другом, хозяином, гостем, товарищем как на семинарах, так и на вечеринках. Те же качества в сочетании с грандиозным талантом делали его практически безупречным автором при работе над литературными проектами. (Каким должен быть безупречный друг, автор, гость и т. п. — в значительной степени вопрос философский, ибо такой мужчина или такая женщина до сих

В течение почти двух десятков лет наши с Роджером внелитературные жизни шли примерно параллельными курсами. Мы оба начали печатать рассказы где-то в начале шестидесятых. Через несколько лет он переехал со Среднего Запада в Санта-Фе, штат Нью-Мексика, со своей женой и немногочисленным семейством. Шесть месяцев спустя, не имея представления о том, что Желязны обретается где-то поблизости, мы с Джоан оставили другой город на Среднем Западе и прибыли вместе со своими отпрысками в Альбукерк.

Мы с радостью возобновили знакомство в местном писательском клубе и с тех пор виделись довольно часто, проживая всего в шестидесяти милях друг от друга. Мои дети (дочка и два маленьких сына), будучи на несколько лет старше, приобрели некоторый педагогический опыт, присматривая за его малышами (двумя сынишками и дочкой). То и дело, когда наши семьи отправлялись в зоопарк или на какую-нибудь подобную экскурсию, мои дети с радостью выполняли роль лошадок, таская маленьких Желязны на закорках. И долго еще саберхагеновская золотая рыбка помнила шокирующий опыт, который она приобрела в тот момент, когда трехлетний Трент Желязны подал ей на обед целый контейнер рыбьего корма, от чего вода чуть не превратилась в желе.

Насколько я помню, в один из таких семейных визитов в наш дом Роджер начал излагать мне идею романа, которая рождалась у него в голове. Как-то так получилось, что идея стала предметом сотрудничества между нами — но как именно было достигнуто это соглашение, я теперь уже не помню, как не помню и дня, когда это случилось.

«Одолжи мне твою пишущую машинку», — сказал Роджер и закрылся в моем кабинете примерно на полчаса, после чего появился с десятью страницами, содержавшими квинтэссенцию будущей книги, которая потом получила название «Витки». Разумеется, его десять страниц должны были послужить коммерческим предложением, но в то время нам хотелось большего. После недолгого обсуждения таких моментов, как разбивка глав, мотивация и тому подобное, он оставил эти страницы у меня, и, поработав над ними, я отослал ему в Санта-Фе уже около пятидесяти страниц, которые составили скелет будущего романа.

Между тем было достигнуто соглашение о публикации с «Тор Букс». И вот Роджер засел с моими пятьюдесятью страницами, пристроив по обыкновению пишущую машинку у себя на коленях [1] , и выдал серию прекрасно отшлифованных глав, которые составили законченную книгу. Я восхищался им на расстоянии; он всегда умудрялся произвести впечатление, будто эта стадия работы исключительно легка, подобно канатоходцу, небрежно разгуливающему по проволоке под куполом цирка.

До этого мне уже приходилось сотрудничать с другим автором при создании романа, и, возможно, я больше никогда на это не соглашусь — я стал слишком испорчен. Для обоих из нас это была одна из самых легких книг из всех, которые мы писали… наверное, даже слишком легкая, как я теперь могу судить, оглядываясь назад. Вполне возможно, что как «Витки», так и наше второе совместное произведение «Черный трон» могли быть написаны лучше и продавались бы лучше, если бы мы больше боролись и с сюжетами, и друг с другом во время работы над ними.

Но бороться? С Роджером?

Трудно представить себе человека, менее склонного к соревновательности и при этом более великодушного. Знаменательно, что среди боевых искусств он отдал предпочтение айкидо, чисто оборонительной системе, в которой исключается всякое непосредственное соперничество между участниками.

Поскольку мы жили в разных городах и вели в значительной степени различный образ жизни, мы часто подолгу не виделись. Он гораздо больше времени, чем я, уделял путешествиям, мы оба были очень заняты, и наши графики очень часто не согласовывались. Избегая, по своему обыкновению, ссор, он ненавидел конфронтации; это приводило к тому, что он никогда не говорил и не делал ничего такого, что могло бы расстроить окружающих, особенно друзей и близких. Такое поведение делало его неизменно приятным компаньоном.

Но эта позиция имела и отрицательную сторону, ведь от людей скрывалась информация огромной важности, например, тот факт, что Роджер умирал от рака.

Когда он умер, я был очень зол на него, и даже теперь, спустя почти два года, я все еще злюсь, не только за то, что он оставил нас обезроджеренными, но также и за то, что он держал неизбежность своего ухода в секрете. Но я справлюсь со своим гневом. В конце концов он же сделал это не нарочно.

Кто-нибудь когда-нибудь напишет его подробную биографию. Здесь не место приводить даже ее основные вехи. Скорее уместно будет посмотреть, какой отблеск оставил дух Роджера в умах других талантливых авторов, какие искры его талант смог выбить из них. И услышать от этих других о его влиянии на их жизнь. И на мир в целом. Истинную любовь нельзя забыть… а может, можно?

Даву позволил разобрать себя для путешествия назад. Он чувствовал, что его уже расчленили: оставшаяся часть, тупое животное, которому удалось выжить, ничего не значила. Капитан свое откомандовал, а Кэтрин было уже не вернуть. Даву не хотел провести остаток лет среди звезд, превозмогая боль и пытаясь справиться с зияющими пустотами в своем штабе, окруженным молчаливым сочувствием команды.

Кроме того, он больше не был нужен здесь. Команда по терраформированию сделала свое дело и погибла в полном составе. Все, кроме Даву.

Даву лежал на нанокровати, позволив крошечным аппаратам резать себя кусок за куском, превращая его тело, разум и неутолимое желание в длинные полоски чисел. Нано заползли сначала в его мозги, нанося на карту, записывая их содержимое, а затем начали отщипывать от создания кусочек за кусочком, так, чтобы он не чувствовал дискомфорта от ощущений расчленяемого тела.

Даву надеялся, что нано отключат боль до того, как угаснет сознание, чтобы запомнить, каково это — жить без муки, ставшей теперь частью его жизни, но этого не случилось. Даже когда сознание помутилось, он все еще отчетливо ощущал, до последнего проблеска света, острую, как игла, боль утраты, похороненную в сердце.

Когда Даву проснулся, боль была тут как тут — память от агонии чистым контральто выла в первых лучах забрезжившего сознания. Он увидел обои в синюю полоску, силуэты в овальных рамках, шелковые цветы в вазах. Спальня была оформлена в ранневикторианском стиле. Хрустящие простыни, свет, струящийся из окна. Незнакомец — волосы до плеч, черный сюртук, небрежно повязанный галстук — смотрел на него из готического кресла. В правой руке человек держал трубку, в которую набивал табак хорошо развитым пальцем левой ноги.

— Я ведь не на «Бигле», — сказал Даву.

Мужчина мрачно кивнул. Пальцы левой руки сложились в фигуру, означающую «Да».

— И все это — не виртуальная реальность?

Снова «correct». «Нет».

— Значит, что-то не так.

«Correct». «Да. Одну минуту, сэр, если позволите». Человек закончил набивать трубку, сунул ногу в теплый домашний туфель и зажег трубку старомодной зажигалкой, непонятно как оказавшейся в левой руке. Раскурил, затянулся, выдохнул дым, положил зажигалку в карман и поудобнее устроился в объятиях орехового дерева.