Мир тесен
Шрифт:
— Ой, Боря, — сказала Катя, уронив руку с записной книжкой. — Елки зеленые. Здравствуй!
— Привет.
Я подошел, устало передвигая ноги. На них только-только наросла новая кожа, и они были как бы немножко чужие.
— Ну, как ты? — сказал я. — Всё шарики запускаешь?
Она не ответила. Что-то изменилось в ней. Похудела, кажется. Зеленые глаза смотрели незнакомо, печально. Только русая челочка была прежняя.
— А я про тебя знаю, — объявила она. — Мама видела в госпитале. Тебе ноги пожгло в бою. Худой ты какой, Боря, — добавила, помолчав. — Что, мало кушаешь?
— Нет, кушаю много. И аппетит хороший.
Она улыбнулась слабой улыбкой, глаза увела в сторону, словно вспоминая что-то.
Жарко было. Я снял бескозырку с потемневшими золотыми буквами «Торпедные катера КБФ». Вытер платком потный лоб.
— А это что? — Она быстрым движением коснулась шрама на моем лбу.
— Так, — сказал я. — Неудачно клюнул носом.
— Ты знаешь, что со мной было?
Я знал только одно: Катя предпочла мне другого. Этого знания было вполне достаточно. Какое мне дело до нее… до них… Новая кожа хоть трудно, но нарастала взамен старой…
— Я сделала аборт.
Если бы по мне выпалили из пушки, и то я содрогнулся бы меньше, чем от этих трех слов, произнесенных очень спокойно, словно речь шла о сделанном маникюре. Я стоял, хлопая глаза* ми. А что тут скажешь?
Катя схватила меня за руку:
— Пойдем. Пройдемся.
Мы пошли по садику. Гомонили в листве воробьи, непонятно откуда взявшиеся после блокады. За стеной торчали надстройки кораблей, стоявших в доке Петра, и доносился оттуда стрекот пневматических молотков. Мы обогнули беседку, незнамо с какого века заваленную старой рухлядью, и тут Катя остановилась. Я посмотрел на нее — непролившиеся слезы стояли у нее в глазах.
— Боря, я тебе могу сказать… только тебе… Я ужасно ошиблась, Боря, ужасно!
А, ошиблась! Так тебе и надо, предательница, подумал я злорадно — и устыдился этой мысли. Ну, ошиблась девочка — я же не судья… Мне было жаль ее…
— Я ведь не хотела так… не гулящая же я какая-нибудь… Он обещал, что мы поженимся, ну, я согласилась…
— Катя, хватит! — взмолился я. — Режешь по живому…
Тут и слезы пролились. Всхлипывая, она пролепетала:
— Боречка, если б ты знал… сколько я о тебе думала…
— Ну, прошу тебя, не надо!
Я повернулся уходить. Душу жгли ее слова, ее плач.
— Нет, погоди! — вскричала она, опять схватив меня за руку. — Погоди, Боря! Я не все еще сказала. — В ее глазках теперь почудилось отчаяние загнанного зверька. — Он знаешь, что про тебя говорил? Он тебя ненавидит, Боря!
— Знаю.
— Ничего ты не знаешь! Ты же как ребенок… наивный… На тебя льют целый ушат, а ты не замечаешь… шуточки все тебе… блаженный прямо…
— Какой ушат? — хмуро спросил я.
Катя молчала, утирала платочком глаза.
— Ну, какой ушат он вылил? — повторил я.
— Ну и скажу! — вздернула она голову так, что челочка тряханулась. — Боря, он на тебя написал, что ты вредные разговоры вел в команде. Будто люди тонули, а им не послали помощь. Вот! Он сам говорил: я этому студентишке покажу, век будет помнить.
— Кому написал?
— «Кому, кому»! — сердито сказала Катя. — Я что, помнить должна? Начальству написал. А ты ходишь улыбаешься…
— Не хожу, — отрубил я. — И не улыбаюсь. Ладно, Катя. Пошел я. Прощай.
Но все более замедлял шаг, приближаясь к подъезду редакции. Горечь и ярость, горечь и ярость душили меня. И я круто повернул вправо, быстро пошел в обход флигеля, где помещалась офицерская столовая, вдоль стены дока, потом налево и выскочил со стороны аккумуляторного сарая во двор СНиСа.
Я еще не знал, что скажу Саломыкову. Не знал, найду ли его. Знал только, что он спасся, когда команда погибла…
Да, я же не успел рассказать вам. Ну, коротко. Июльским утром «Киллектор» работал в семи-восьми километрах к северу от Шепелевского маяка. На борту этого портового судна, имеющего кран на носу, была подводно-кабельная команда во главе со старшим техником-лейтенантом Малыхиным. Готовились спустить под воду шумопеленгаторную станцию — базу приемников, способных уловить и дать пеленг на шум винтов любого корабля, приближающегося к главному фарватеру, к Кронштадту. Погода была тихая, солнечная, ничто не предвещало беду. Уже остропили станцию, уже затарахтел мотор крана и напряглись стропы, приподняв над палубой двухтонный груз, как вдруг мощно прогрохотало, сверкнуло — и разнесло «Киллектор» на куски. В следующую минуту на воде, поглотившей обломки и три десятка человеческих жизней, качались всего трое уцелевших. Погиб Малыхин, погиб мичман Жолобов, погибли почти вся подводно-кабельная команда и экипаж судна. Одним из уцелевших был Саломыков, оглушенный, но вцепившийся в обломок мачты.
Что это было? Плавучая мина? Вначале так и подумали, но потом явилась мысль о подводной лодке. Правда, спасшиеся не видели следа торпеды. Ведь обычно видна дорожка, бегущая к судну, — пузырьки газа от работающего двигателя торпеды. А тут — совершенно гладкое море. Подозрение усилилось, когда в Выборгском заливе подорвались два малых охотника — и опять никаких следов от торпед. В районе определенно действовала подлодка противника. Все это я узнал от Радченко, да и у нас на бригаде говорили о таинственной лодке, не жалевшей своих странных торпед даже на такие малые цели, как катера и портовое судно.
Постановку шумопеленгаторной станции (была снаряжена новая) поручили главстаршине Радченко и остатку подводно-кабельной команды. Ночью они вышли из Шепелевской бухты на барже, влекомой буксиром и охраняемой двумя малыми охотниками (чаще называемыми «морскими охотниками» или просто «мошками»). Смотрели в оба. Радченко благополучно опустил станцию на грунт, на тридцатиметровую глубину, поднял конец кабеля и вывел его на берег. К утру работа была окончена.
Забегая немного вперед, скажу вам, что подводную лодку все же удалось «ущучить». 30 июля в Выборгском заливе, у северного входа в пролив Бьёркезунд нес дозорную службу малый охотник МО-150. Вдруг сигнальщик обнаружил темную черточку, выросшую на залитой солнцем воде, и крикнул: «Перископ!» Охотник устремился в атаку на лодку, но ее командир, многоопытный и матерый, как видно, пират, опередил, успел выстрелить. Торпеда разнесла маленький деревянный кораблик в щепки. Гибель охотника увидели на тральщиках, работавших неподалеку, радировали в штаб. На линию дозора пришел другой малый охотник, МО-103. Вскоре ему просигналили белыми ракетами с катера-дымзавесчика, обеспечивавшего траление, и сообщили, что заметили тень подводной лодки, скользившую под водой, указали направление. Командир МО-103 старший лейтенант Коленке выследил подводную лодку, уходившую с мелководья на глубину, и не дал ей уйти — забросал сериями глубинных бомб. С разбомбленной лодки воздушным пузырем выбросило наверх шестерых немецких подводников, в том числе и их командира. Охотник подобрал их и доставил в Кронштадт. Командир лодки не стал скрывать: у него на борту было новейшее оружие — акустические самонаводящиеся торпеды, способные идти к цели, на шум винтов, не оставляя следа. Потопление подводной лодки U-250 было событием чрезвычайной важности. Под обстрелами с берега, под бомбежками (немцы изо всех сил пытались воспрепятствовать) водолазам, спасателям удалось поднять лодку с грунта и отбуксировать в Кронштадт. Новыми торпедами занялись специалисты, немецкий секрет был разгадан. Более того, с ним познакомили союзников, терпевших немалые потери в Атлантике от этих торпед.
Но об этом я узнал значительно позже.
Теперь же, прыгая через ступеньки, я поднялся на третий этаж, ноги сами несли в кубрик подводно-кабельной. Там орал репродуктор, сотрясаясь от собственной мощи: «Не скажу, что я красива, просто сим-пати-чная!» Дневальный, веснушчатый первогодок, сидел под рупором и упоенно слушал. Больше никого в кубрике не было. Он вскочил, испуганно уставясь, хотя у меня на погончиках была всего одна лычка старшего краснофлотца. Может, вид у меня был страшный — не знаю. Я спросил, где люди; дневальный сказал: