Мир тесен
Шрифт:
— Заходи, Земсков.
Робея, я подошел, поздоровался. Он выжидательно смотрел узкими монгольскими глазами. Попыхивал трубкой. Знаменитую на весь Гангут буйную черную бороду наш капитан сбрил, отчего лицо его как бы стало шире, казалось одутловатым. Было жаль сбритой бороды. И такое вспыхнуло ощущение, словно что-то кончилось, ушло невозвратно. Но я, конечно, был рад, что он узнал меня.
— Товарищ капитан, — сказал я, — вам привет от главстаршины Ушкало.
— А! Как он там? Когда выписывается?
— Говорил, скоро выпишут.
— Ладно. Возьму его к себе комвзвода.
Я было вякнул, что Ушкало хочет вернуться в БТК, но капитан сделал запрещающий жест, рассыпая красные искры из трубки:
— Никакой бэ-тэ-ка! Лед охранять надо. Ты слыхал, что у меня лучшего комвзвода забрали?
— Да, товарищ капитан… Непонятно только… Ну, сбежал Шиповников — так Щербинина за что же под трибунал?
— А как по-твоему, Земсков? — грозно вопросил он, сдвинув черные брови. — Ты, кажется, не из желторотых. Ленинградец, кажется, а? Должен понимать, что мы за вас, бойцов, головой отвечаем. Должны, вояки чертовы, понимать, что не в солдатиков играем оловянных! О жизни и смерти идет дело! Что?
Я хотел возразить: ведь не залезешь каждому под череп, чтоб знать все мысли… Но я видел, что капитан сильно взволнован…
— Я ничего не сказал, товарищ капитан.
— Ладно. — Он разом погасил огоньки в глазах. — Ты иди, Земсков. Ушкало скажи, что я его жду.
И нагнулся к бумагам, которые прилежно писал политрук.
— Товарищ капитан, — сказал я, готовый к тому, что он сейчас меня изругает, обматерит, вытолкнет, надоедливого, взашей. — У меня к вам вопрос… маленький… на минутку…
— Ну что? — досадливо поднял он брови. — Спасенья нет от тебя, Земсков. Ну, быстренько!
— Товарищ капитан, я про ребят… кто на «Сталине» остались… Про Безверхова, Литвака… Дроздова…
— Ну? — Капитан, нахмурясь, выколачивал пепел из трубки в огромную, будто выдолбленную в квадратном камне, пепельницу.
— Почему их не спасли? Там же было много народу… не все же прыгнули на тральщики…
Политрук оторвался от писанины и воззрился так, как если бы у меня на голове выросли бычьи рога.
— Вы зачем пришли, товарищ краснофлотец? — резко спросил он. — Что за провокационные вопросы задаете?
— Погоди, Иван Палыч, — тронул его за плечо капитан. — Послушай, Земсков. Ты где служишь? В СНиСе? Я бы мог сейчас позвонить твоему начальству, чтоб тебе влепили суток десять гауптвахты по-строгому. Что? За дерзость. Вопросики твои, и верно, смахивают на провокационные. Но ты был у меня десантником. Помню, как ты к ничейному острову за мотоботом ходил. Чтоб товарищей похоронить как надо. И поэтому советую, Земсков, по-хорошему: не ходи с такими вопросами. Война есть война. Ясно тебе?
— Ясно, товарищ капитан.
Мне бы повернуться по-строевому, уйти восвояси. Но что-то мешало. Что-то саднило душу… заставляло робость природную превозмочь…
— Товарищ капитан, — отчаянно продолжал я стоять столбом посреди комнаты, — вы не знаете, где сейчас капитан второго ранга Галахов?
— Галахов? Зачем тебе Галахов?
Я торопливо, будто вскачь, объяснил: слышал на Гогланде, наш командир базы просил Галахова срочно отправить к месту катастрофы все наличные плавсредства…
— Откуда ты это знаешь?
— Я сам слышал! Они вдвоем шли по пирсу навстречу, я своими ушами…
— Галахов, насколько я знаю, в Ленинграде, — сказал капитан задумчиво. — Ступай, Земсков. У меня от тебя голова болит. И не лезь ни к кому с такими вопросами. Особенно — к Галахову.
А что «провокационного» было в моих вопросах? Не могу понять. Погибли люди на подорвавшемся транспорте — их не спасли, не послали за ними корабли с Гогланда. Допустим, обстановка не позволила. Тогда — объявите в частях, куда влились гангутцы: так и так, товарищи, обстановка не позволила снять со «Сталина» всех людей. Я даже почти уверен: за ними послали корабли, но они не смогли пройти сквозь минные поля… Так и скажите! Всю правду! И тогда — ну что ж, война действительно есть война… Разве мы не понимаем? Разве ты бы не понял, Безверхов Андрей? Ты ж у нас на Молнии был Главный Стратег. Конечно, ты бы понял сложившуюся плохую обстановку (минные поля, шторм, туман, и опять мины, мины…). И я бы, не отводя глаз, выдержал твой, Андрей, укоризненный взгляд… и твой немигающий, по-кошачьи желтый, Ефим Литвак… Я бы выдержал ваши взгляды, ребята!
Но почему-то гибель «Сталина» утаивается. Будто не было той окаянной декабрьской ночи. Будто взрывы мин, полыхнувшие в ночи и потрясшие наши души, нам приснились. И даже спросить нельзя! Вопросы почему-то не принимаются. Более того, объявляются «провокационными», хотя, видит бог, заподозрить меня в провокаторстве так же нелепо, как, например, объявить верблюдом. Или китайским императором. Перуанским инкой.
Кому бы излить душу? С кем посоветоваться? С кем же еще, как не с Толькой Темляковым. У него ума палата, и все вопросы он решает правильно.
В кубрике телефонистов Темлякова не было. Я сунулся на «Кросс» — сказали, что он отстоял вахту и ушел. Нашел я его в ленкомнате, пустой и нетопленой. Т.Т. сидел за столом, накрытым красной скатертью, в шапке со спущенными ушами, и читал толстую книгу. На столе лежала ученическая тетрадка. Т. Т. кивнул, когда я вошел, схватил карандаш и что-то выписал из книги в тетрадку.
— Вот послушай, Борька, — сказал он с таким радостным видом, словно только что решил главную загадку жизни. — Гегель пишет, что абсолютный дух на протяжении истории воплощается в разных государствах, двигаясь с востока на запад. Вначале — в форме египетского царства, потом — ассиро-вавилонского, принимал образ греческих государств, римской империи, а сейчас — образ прусской монархии. Более того! Прежние типы государств — все временные, а вот прусская монархия — навеки! Каково? Абсолютный дух завершил свое развитие в прусском королевстве. Вот откуда идет германский нацизм!
— Зачем тебе это?
— Да видишь ли, комиссар велел подготовить доклад о преступном характере гитлеровского государства. В разрезе указания товарища Сталина: гитлеры приходят и уходят, а народ немецкий и государство остаются. Я раскопал литературу, наткнулся на Гегеля…
Холод в ленкомнате был жуткий. В такой холодине, подумал я, не историей заниматься, а тюленей разводить. Впрочем, кто знает, где и когда лучше заниматься историей? Впервые мне, несостоявшемуся историку, пришла в голову занятная мысль о том, что мы теперь проходим, так сказать, практические занятия по курсу новейшей истории…