Мир в моих руках
Шрифт:
Благ подхватил его за руку и потащил за собой.
— Я тоже не понял, что за оружие ты использовал, но об этом потом поговорим!
Рука этого хранителя была тёплая. Взгляд светлых глаз пристальный, серьёзный. Он волновался за него. И… и в бездне его глаз были искры зелёного света.
«Странные глаза» — только и успел подумать мужчина, как вдруг Благ что есть силы толкнул его на каменную стену, вжимая туда своим телом. И Кайер не видел, но почувствовал кнут, окутанный тёмными жгучими хлопьями, пролетевший там, где только что стоял.
«Нас догнали»
Белокрылый
«Потрясающая ловкость для такого неуча»
Благ пытался приземлиться на каменный берег медленно, но крыло, подрезанное таки кем-то из противников, его подвело — и они приземлились сразу, больно.
— Ты тяжёлый, — проворчал нежданный заступник, — Жри меньше. Ещё бы немного — и я бы не смог тебя поднять.
— А ты хиляк! — буркнул Кайер.
Простонал, приподнимаясь на локте. Недоумённо оглядел безлюдный каменный берег, начинавшийся где-то у горизонта и также слипавшийся с небом на другой стороне.
Море. Серое, волнующееся. И небо с тёмными, как будто грязными облаками. Благ, ругаясь от боли, сел. И заметил пенящиеся волны. Взгляд его замер, прикованный к могучей водной стихии.
«Я знал одного придурка, который любил море. Вечно бродил возле него в одиночку»
Ветер скользнул по ним, дёргая за одежду. Сыпанул их волосы им в глаза. Выругались оба от этой подставы от мира. Оттолкнули пряди, зажимая ладонями. Посмотрели друг другу в глаза.
То ли этот холодный морской ветер и брызги оживили лицо, подморозили тело и пробудили воспоминанья, то ли… этот взгляд голубых глаз, внутри которых Кайеру опять примерещились зелёные искры.
Благ резко отвернулся от спасённого — теперь уже им спасённого — и снова посмотрел на море. Задумчиво сказал:
— Красиво тут.
Но не красоту могучей водной стихии видел Кайер. А горный склон, куда он падал, возник в его сознании. Удар, сминающий кости, ошмётки плоти… Он упал, срубив свои крылья, со страшной высоты. И то ли удар был внезапным, то ли от его предсмертной агонии всколыхнулось пространство в ущелье и ближайших горах — и каменная лавина сошла вниз, разбивая и так уже искорёженные останки от тела…
Кайер поёжился, вспомнив падение и свою недавнюю смерть.
Но, увы, в этом теле он был почти бессмертным. Тело было разбито всмятку, но всё же со временем восстановилось, там, под завалом. А потом он сшиб лежавшие на нём камни — и освободился.
И было неясно ему сейчас, хорошо ли быть почти бессмертным, которому не страшно ни падение с высоты, ни каменная лавина или же лучше быть обычным смертным, для которого уже одно бы падение стало смертельным? Потому что он снова вспомнил.
Вспомнил, как он попал в этот, чужой ему мир, как несколько тысячелетий пытался достать его бога, сбить с мерзавца спесь, отплатить ему за мерзкий подарок, обернувшийся тюрьмой и адом на несколько тысяч лет.
Вспомнил их неожиданный откровенный разговор, после того, как подумал, что бог этого мира уже умер, а он остался теперь один насовсем, непонятый никому, а Кьякью всё-таки пришёл и вдруг так искренно с ним заговорил.
Вспомнил ту странную ночь, когда Творец этого мира и он, его противник, стремящийся разрушить его мир, сидели рядом на скале у моря и откровенно говорили о себе.
Вспомнил свою надежду, мимолётную и отчаянную, что пройдя по Мосту между миров, он сможет вернуться домой, в родной мир.
Вспомнил, как он и бог чужого мира ругались напоследок, по-дружески и беззлобно, так, словно и не было тысячелетий этой вражды, словно этот Кьякью Франциска никогда не обижал.
Вспомнил, как быстро, предвкушающее, билось сердце Кайера, когда тот бежал по Мосту между двух миров к родному миру, где родители нарекли его Франциском, и как оно испуганно замерло, когда между новым телом и родным его душе миром возникла невидимая непроницаемая стена.
Кайер судорожно сжал голову руками и закричал. То ли вопль, то ли рык. Его не смог заглушить даже сильный морской ветер.
Он не смог сбежать из мира, ставшего ему тюрьмой. Он не смог разрушить тело, сотканное из плоти чужого мира взамен тела, давно умершего в мире родном. Он не смог оторвать свою душу из навязанных ему оков. Не смог убежать туда…
За что?.. О, за что ему подарено бессмертие, от которого он не в силах избавиться? О, за что ему этот ад? Уж лучше бы он просто горел. Заживо. Вечность. В том аду, который воображали последователи религии в родном мире. Но только не здесь. Только не здесь!!!
Глаза защипало.
Лучше бы хоть на миг очутиться в том лесу. Даже если там давно уже нету Анжелы. Но в том лесу, чьи деревья смогут ему напомнить её смех. Как она кружилась между деревьев, задевая стволы и ветки — и окутывая себя и его водопадами капель и струй, остатков умывшего землю дождя. Услышать бы её смех. Хоть раз бы услышать её смех! Хоть раз бы взять её за руку, бледную, израненную с выдранным ногтём, от вида которого кровь стынет в его груди. Вкус вины. За то, что он когда-то мучил её. За то, что он тогда не стремился её уберечь. Яркий, едкий, сжигающий душу вкус вины был милее лесов чужого мира и забвения, которое уже укрыло в памяти очертания её лица. Почти уже насовсем. Он так редко уже мог вспомнить её лицо!
Он снова закричал, от раздирающей душу боли. Тело было иным, но душа помнила всё.
О, за что? Где же, где его девочка? Где его бедная добрая глупышка Анжела? Где его ангел, всего на мгновение осветивший его жизнь? Куда же ушла душа после её смерти? Ведь она уже умерла там? За эти тысячелетия она умерла там, а телу её воскресать было не дано. Так, где же душа её? Если его душа когда-нибудь избавится от тела, встретятся ли? Где его женщина? Женщина, жизнь которой была такой тяжёлой и глупой. Где его женщина? Встретятся ли? Дано ли им будет когда-нибудь встретится? О, Анжела! Встретятся ли они? Встретятся ли?