Мир вечного ливня
Шрифт:
И тут зазвенел будильник.
«Хорошо, что это сон», — подумал я, просыпаясь.
Уже по дороге на работу, когда я трясся в грохочущем, провонявшем бензином микроавтобусе, в кармане заиграл мобильник.
— Ты где? — спросил Кирилл, зная, что у меня сработал определитель номера и я понял, кто звонит.
— Еду на студию. В маршрутке, в общем, — ответил я после короткой паузы.
Честно говоря, мне стало неловко, что начальник застал меня именно в маршрутке, это три недели назад проехаться в «Газели» казалось мне едва ли не шиком. Хотя почему «едва ли»? Именно шиком и казалось в сравнении с автобусной
— В маршрутке? — голос в трубке не отразил никаких эмоций. — Давай вылезай, дорогой, и езжай на такси. Ты мне нужен сегодня раньше обычного.
«А ведь не даст никакой компенсации…» — с грустью подумал я.
Отдавать двести рублей таксисту было жалко, но именно такую сумму он заломил. Я ехал и невольно прикидывал, сколько и чего можно на эти деньги купить. Ну, продуктами уж точно можно было на неделю затариться. Странно, что вопрос питания до сих пор был для меня пунктиком, хотя на еду-то как раз теперь хватало. Видимо, так вот запросто не вычеркнешь из памяти голодные дни.
Две сотенные бумажки без преувеличения жгли мне ладонь, пока я наконец не отдал их водителю. Вспомнилось ощущение из сна, где я ободрал обе ладони о жесткую древесную кору. Жгло почти так же, хотя здесь это явно нервное, тут уж без всяких сомнении. Но жжение в ладонях, пусть иллюзорное, напомнило мне о другом, совсем не вымышленном ожоге — от упавшего за шиворот сигаретного окурка. Я так загрузился этим, что споткнулся о край бордюра и самым позорным образом грохнулся на карачки, поморщившись от боли в ободранных об асфальт ладонях.
— Черт! — тихо ругнулся я, поднимаясь и отряхивая колени.
Надо же было шлепнуться у самых дверей киностудии! Что за день сегодня… Бегло глянув на ободранные ладони в мелких кровоточащих крапинках, я еще раз чертыхнулся, на этот раз про себя, и широким шагом направился к вахте. Вахтер посмотрел пропуск, но мне показалось, что он доволен моим падением. Честно говоря, я его понимал. Раньше сам иногда ловил себя на том, что испытываю чувство глубокого удовлетворения, когда кто-то выше меня по положению попадает впросак.
Кирилл встретил меня хмурым взглядом и сразу пригласил к себе в кабинет.
— Обосрались мы, дорогой, — произнес он, опускаясь в кресло за стол,
— В смысле?
— Не прорвались. Думал, прорвемся — ан нет. Закрывают нашу лавочку, будут на этой ниве теперь другие кормиться.
—А деньги? — хотелось произнести это просто, как обычный деловой вопрос, но голос сорвался.
— Деньги… — Кирилл покачнулся в кресле. — Все неистово хотят денег… — Он поднял лицо и внимательно посмотрел на меня сквозь дурацкие очки без диоптрий. — Сегодня, дорогой, на другой улице праздник. Не на нашей. Но деньги я тебе дам. Сколько обещал, столько и дам. Хочешь знать, почему?
Я не знал, поэтому промолчал, скорчив неопределенную гримасу.
— Потому что ты неплохой парень, Саша. Поверь, это так. И не твоя вина, что нас из этого здания попросили. Сейчас, к сожалению, я ничего не могу сделать, ни работу тебе дать другую, ни пообещать что-нибудь. Сам пока не знаю, куда подамся. Но в Москве есть незыблемое правило — никого нельзя кидать без веской причины, поскольку никогда не знаешь, кем человек в этом городе может стать. Ротация тут высокая. Сегодня ты сценарист, а завтра продюсер. Послезавтра дворник, а через месяц снова про тебя кто-то вспомнит, кому-то ты понадобишься до последней возможности. Может так получиться, что ты и мне самому понадобишься. Так зачем ссориться? Глупо. Не такие большие деньги. — Он помолчал, словно подыскивая слова для продолжения разговора. — Ладно, — он вздохнул и полез в стол. Пошарив, достал из ящика два конверта — один чуть тяжелее другого. — Этот тебе, — Кирилл придвинул мне более весомый конверт. — А этот… В общем, бери оба, а там разберешься.
— Что значит «разберешься»? — насторожился я. — Это премия, что ли?
— Да нет, дорогой, премию ты как раз хрен заработал. Не сложилось. Вообще-то это не твои деньги, но отдать я их должен тебе. Так вот. Хитро, да? Может, я когда-нибудь тебе объясню, что к чему.
— Значит, встретимся? — я почувствовал, как учащающийся пульс начинает биться в жилах на шее.
— Как сложится. Все, вали. Пропуск не сдавай и не выбрасывай, потому что, может, все еще переменится. Я тебе тогда позвоню. Все, дорогой.
Сунув конверты в карманы плаща, я протиснулся в дверь, добрался до съемочного павильона и прислонился спиной к стене. Трудно было сдержать участившееся дыхание, а сердце так и норовило выскочить наружу. Мне хотелось как можно быстрее узнать, сколько денег в конверте — шестьсот долларов или три тысячи шестьсот. Но неудобно было пересчитывать прямо здесь.
И тут я услышал крик — душераздирающий мужской крик, какой нередко можно услышать во время боя, когда кому-то из товарищей в руку или в ногу попадает крупный осколок. В отличие от осколка попадание пули в конечность похоже на тупой удар палкой, боль приходит только потом, а вот когда в тело влетает корявый обломок металла на гораздо меньшей, чем у пули, скорости, вот тогда боль просто жуткая, за гранью терпения. В подобные моменты сквозь грохот взрывов и рев техники слышен именно такой крик.
Только на студии не было ни рева, ни взрывов — крик раздался почти в полной тишине.
Первый рывок в ту сторону — рефлекторный. Эта привычка вырабатывается быстро — бежать на крик, потому что сегодня ты кого-то спасешь, а завтра тебе помогут, если подойдет очередь получить в организм ощеренную остриями железку. Потом уже мысли, а сначала бежать, и кубарем по лестнице, не обращая внимания на ободранные ладони, через перила, в полутьму цокольного этажа, где я был с Катей, а потом еще ниже — там, кажется, находился служебный ход.
Раненого я увидел сразу — в первый миг мне показалось, что он гвоздем прибит к косяку распахнутой настежь двери, но чуть позже стало ясно, что не гвоздь это, а шарнирный рычаг, какими подпружинивают двери, чтобы сами закрывались. Пострадавший был в черной форме охранника и уже не кричал — потерял сознание. Да и немудрено при такой травме… Толстый стальной штырь соскочил с пружины и пробил парню руку чуть выше запястья. За каким чертом охранник полез в механизм? Но это были вопросы не для этой минуты. А сейчас важно было снять раненого с окровавленного штыря, на котором он повис, как пробитая бабочка на булавке. С этим пришлось повозиться, поскольку лучевая кость охранника оказалась перебита, и снимать его надо было аккуратно, чтобы не нанести еще большую травму. Кряхтя и потея, я все же справился с этой задачей и уложил пострадавшего на бетонный пол у двери. Кровь у него из руки вытекала толчками, заливая мне одежду — темная венозная кровь.