Мир юных
Шрифт:
Новая поза – поза трупа.
Однако Питеру такое в новинку. И что теперь делать с этим его экзистенциальным кризисом?
– Глянь, Питер, ну и название! – Я, как дура, тычу пальцем в китайский магазин через дорогу. – «Счастливчик Хер».
Но Питер сидит на бордюре и пялится в никуда.
Подходит смущенный Джефферсон, кладет руку Питеру на плечо, опускается рядом.
Питер. Я-то думал, он просто о нас забыл. Так, затерялись где-то в большом кармане. Но теперь… Он нас вышвырнул. К черту на кулички.
Судя
– Аргумент Паскаля, дружище, – улыбается Джефферсон. – Посмотрим, чем дело кончится.
Питер медленно кивает, глубоко втягивает ноздрями воздух и встает.
Пора на борт.
Жуткое предзнаменование. Хочу домой, в свою лачугу, читать старый «Пиплз». Но… Письмо.
Вашинг оставил мне конверт. Типа: «Не вскрывать, пока не умру». Господи, почерк такой неразборчивый, типа Вашингтон карябал не той рукой. Хотя суть ясна. Будь рядом с Джефферсоном. Заботься о нем. Люби его. Чего он от меня хочет? Раз – и полюбила? То есть я-то Джеффа, конечно, люблю. С пятилетнего возраста. Но есть любовь просто и Любовь с большой буквы.
Есть ведь?
В общем, я теперь Джефферсоново прикрытие. И это главное.
Джефферсон
Юнион-сквер лучше бы объехать, но после вестсайдского пожара боковые улицы с Десятой по Тринадцатую заблокированы машинами, разлагающимися телами и обломками зданий. Вот вам и обратная сторона путешествия на «Чиките» – ей нужна свободная дорога. Может, расчистить себе путь на запад и получилось бы, но выходить из пикапа здесь опасно – случись что, прорваться на тесных улицах нам будет трудно.
Юнион-сквер – это нечто.
Когда все пришло в упадок, и электричество исчезло, на площади собралась уйма народа. Скауты, не теряющие надежды. Свечи, косячки с марихуаной, вегетарианские запеканки. Потом появились и заиграли барабанщики. Их приходило все больше: конгеро из Восточного Гарлема отбивали ритм на высоких латиноамериканских барабанах-бочках, рокеры из Ист-Виллидж гремели ударниками, уличные музыканты молотили по перевернутым пластмассовым ведрам из-под краски. Чем сильнее свирепствовала Хворь, тем шире и шире становился людской круг – словно город пытался доказать, что его сердце по-прежнему бьется.
Люди стекались отовсюду. И барабанили. Даже те, кому медведь на ухо наступил. Барабанили, барабанили – точно отпугивали злых духов. Не останавливались ни на минуту, а когда Хворь брала над ними верх, валились на свои барабаны и умирали.
Барабанный бой на Юнион-сквер не смолкает никогда. Ночи без автомобильного шума сейчас такие тихие – разве что собака залает или кто-то вскрикнет. И если ветер дует в нашу сторону, он доносит ритм барабанов на Вашингтон-сквер. Кое-кто называет этот неумолкающий ритм зловещим. Как призывы неприкаянных душ.
А мне нравится. Я даже поймал себя на забавном суеверии: когда стук барабанов умолкнет, наступит настоящий конец света.
И все же ехать через
Приближаемся. Барабанный бой становится громче. «Нью-йоркские костюмы» (народ часто разживается здесь нарядами), «Зен-гриль», «Распродажа DVD» (в основном порно), салон красоты «Стиль жизни».
– Ты еще помнишь, что такое стиль жизни? – спрашиваю у Умника. – Когда все кончится, обязательно выработаю себе крутой жизненный стиль.
Умник редко считает нужным отвечать на то, что ему говорят. Я слышу:
– Хорошая подборка шахматных учебников.
Это он про проплывающий справа книжный магазин «Стрэнд». «Книжные полки длиной в 18 миль», – гласит хлопающий по стене баннер.
Барабаны все громче. Над кронами деревьев, напоминающими головки брокколи, вырастает Эмпайр-стейт-билдинг. Интересно, видит ли меня оттуда Старик?
Ей невозможно противостоять, этой синкопе сотни разрозненных перкуссий. Умник начинает что-то отстукивать на дверце. Донна ритмично бьет ладонью по крыше кабины. Наверное, вот так же барабанили на улицах древние римляне, когда их империя катилась в тартарары.
Донна
Раньше, до того, как наступил великий трындец, имелась у нас такая штука – общественный договор, кажется. Мол, давайте относиться друг к другу клево, не то нас ждет полный бардак. Речь, конечно, не о рае на земле. А о том, что так жить проще. Это срабатывало даже с теми, кого видишь первый и последний раз. И с теми, кто в твою сторону головы не повернет. Кругом были сплошные «пожалуйста», «спасибо», «простите-извините». Кто первый поднял руку, тому и достается такси. Ну, вы поняли.
Так вот, в наше время общественный договор задвинули куда подальше.
В результате неизвестно, чего ждать от чужаков. Отсюда – легкий мандраж на подъезде к Юнион-сквер.
На ступеньках у круглого металлического киоска, похожего на шляпу для сафари, сидит толпа барабанщиков. Они нас замечают. Белый тип с длинными крысиными дредами на секунду застывает и вновь начинает колотить по самому большому барабану – такие есть у японцев, огроменные, на специальной подставке, на них еще играют ребята в памперсах. Джефферсон наверняка знает название. БУМ. БУМ. БУМ. Остальные барабаны на миг глохнут – местные буравят нас глазами.
И я, в общем… Я всегда за самовыражение, но от этих барабанщиков шизею. Они, блин, пользуются стуком чаще, чем словами. Их барабаны переговариваются между собой, а я, е-мое, такого языка не понимаю!
Да и выглядят барабанщики прям выходцами из ада. Стиляги-хипстеры, умерщвляющие плоть. Курят без остановки, поэтому глаза у них красно-желтые, как бильярдные шары. Тусят группами – я насчитала с десяток, не меньше – вокруг котелков и кальянов.
Короче, я наваливаюсь на кабину и тяну лыбу во весь рот, а сама палец держу на спусковом крючке М2, мол: «Здорово, ребята! Балдежно тут у вас! Гляньте, какой у меня пулеметик!».