Мир юных

Вайц Крис

Топаем по каменным ступеням ко входу.

С одной стороны от него сидит на сфинксе толстый бородатый грек. С другой – полуголая дамочка с целлюлитом. Это – как же оно называется? – цоколь? Над самым входом торчат еще какие-то гречанки. Короче, антураж должен намекать, что мы на пороге древнего античного храма.

Хотя, если подумать, так оно и есть. Древний храм.

Под тремя высокими арками – двери; на каждой – висячий замок. Джефферсон мчит назад к пикапу, возвращается с кувалдой. Несколько тяжелых громких ударов – и замок на земле.

Огромный вестибюль

отчетливо вздыхает, расправляя легкие. Мы заходим в величественный зал со спертым воздухом.

Кругом белый мрамор. Ненормальная тишина, ненормальная чистота. Ни тебе какашек, ни крови, ни мусора. Хочется назвать это место безмятежным.

Хочется – да не можется. Что-то здесь не так.

Звук наших шагов отражается от сводов и уходит к большой светлой мраморной лестнице.

Почему здесь никого нет? Громадное здание, удобное для обороны, никем не контролируемое, куча книг для растопки… Поднимаемся на следующий этаж, кругом – ни души. Только мы.

Библиотеку облюбовали призраки.

Фигня!

Зажигаем фонари. Они отбрасывают на стены маслянистые тени. Начинает отдавать фильмом ужасов, но так все равно лучше, чем тащиться в темноте.

В пятне света отходим от лестницы и попадаем в длинный широкий коридор с огромными картинами на розоватых, в прожилках, мраморных стенах.

Все росписи – про чтение и письмо. Моисей и Десять заповедей. Монахи с отстойными прическами вручную переписывают книги. Шекспироподобный чувак с кошмарной бороденкой показывает книжную страницу какому-то богачу, а богач такой: «Хм-м» – типа сомневается. Другие персонажи, не такие легендарные. Выпуск газеты двадцатых или тридцатых годов. Девчонки с книжками на лужайке. Тема всех этих художеств, видимо, «Гип-гип-ура! Чтение живо в веках!».

Целиком поддерживаю. Раньше – до Хвори, в смысле, – мы с ума сходили по «Твиттеру», «Фейсбуку» и прочей фигне и швырялись словами направо-налево. Весь мир, блин, знал, когда ты сходил отлить. Нам было влом рожать мысли, достойные жить в веках. Люди решили, будто книги – штука бесполезная, а всякие гаджеты типа «Киндла» – улет и отпад. А ведь какое чмошное название – «Киндл»! Слово-то это означает «поджигать». Вот вам и скрытое послание от электронной книги: «А раскиндлю-ка я костер из сраных бумажных книжек».

Ну и где сейчас все эти технологии, которые должны были хранить кучу добра? Какой толк от них без электричества? Когда полетели серверы, вместе с ними улетучились статусы, твитты и блоги. Испарились, будто и не было их никогда; а ведь и правда не было – в реале. Люди запаниковали. Двадцать лет назад они слыхом не слыхивали про электронную почту, а теперь, значит, Интернет оказался жизненно важен для их душевного здоровья.

С книжками все по-другому. Книжки, они под рукой. Мысли могут храниться на бумаге веками. Понадобится тебе что-нибудь – вот оно, читай. Текст не нужно выцарапывать из воздуха или восстанавливать из центра хранения данных в каком-нибудь, блин, Нью-Джерси.

Так что последнее слово

осталось за книжками. Через пять лет ни один черт не вспомнит наши с Джеффом сегодняшние приключения. Разве только сам Джефферсон запишет их в свой чудный блокнот, или какие-нибудь пришельцы считают информацию с наших костей. А вот Гек Финн будет сплавляться по Миссисипи вечно.

Разделяемся. Питер с Умником идут по коридору в одну сторону, мы с Джефферсоном – в другую, в зал каталогов имени Билла Бласса.

Большое прямоугольное помещение с деревянным павильоном посредине. Вдоль стен – тысячи великанских регистрационных журналов.

Джефферсон. Вот так искали книги в докомпьютерную эпоху. Находишь нужное тебе название в одном из этих толстых каталогов, пишешь его номер на маленькой синей карточке. Карточку отдаешь библиотекарю, а тот кладет ее в стопку с другими карточками и – в специальную капсулу, которая движется по пневмопроводу.

Я. Угу.

Джефферсон. Пневмопровод – от греческого слова «pneuma», дыхание.

Я. Угу.

Джефф тушуется.

Какой же он ботаник, просто прелесть. И краснеет, как девица.

Джефферсон один за другим вытаскивает с полок каталоги. Нужный журнал никак не попадается. Я разглядываю зал и поражаюсь чистоте. Ни пылинки!

Я читала, что пыль – это в основном частички человеческой кожи. Может, поэтому тут… Нет людей – нет пыли?

Джефферсон. Пойдем.

Он входит в дверь напротив той, через которую мы вошли. Над ней золотыми буквами выведено:

«Хорошая книга – драгоценный жизненный сок творческого духа, набальзамированный и сохраненный как сокровище для грядущих поколений»

Топаю за Джефферсоном через небольшой холл…

…и попадаю в самый прекрасный зал на свете.

Представьте себе пещеру из дерева и мрамора. Высокие арочные окна с металлическими балконами. Потолок – закатное небо с серо-розовыми облаками в коричневато-золотой резной рамке. На цепях, как перевернутые вверх ногами торты, висят гигантские люстры с лампочками в несколько ярусов. Бесконечные ряды длинных столов из дерева медового цвета; на них – золотые лампы. Посредине этого супервысокого, суперширокого пространства – маленький киоск, будто пограничная будка.

Я. Твою ж мать…

Джефферсон. Ш-ш-ш. (Улыбается.) Нельзя ругаться в библиотеке.

Я улыбаюсь в ответ.

Джефферсон вдруг серьезнеет.

Джефферсон. М-м, Донна… (Будто собирается попросить меня о чем-то грандиозном и никак не может решиться.)

Я (с подозрением, заметив его странное поведение). Что?

Джефферсон. В общем… ты ведь знаешь, мы знакомы уже давным-давно…