Миракулум 2
Шрифт:
– Хорошо, что лекарь и Витта сейчас далеко отсюда. Его не поймают. И он сможет ее защитить, я знаю.
– Аверс?!
В дверях таверны послышался лязг. И несколько ратников вошли внутрь, быстро и внимательно оглядывая всех, готовые кинуться на любое движение возможных беглецов. Оружейник молниеносно схватил меня за руку:
– Ничего не делай, Рыс... не беги.
– Все вещи на стол, - один из них дошел до нас, - вороты развязать. Показать шею.
В таверне поднялся крик. Многие люди были уже порядком пьяны, многие считали неприемлемым выполнять аналогичный
– Выполнять!
– Крикнул наш, и кричали остальные ратники.
Аверс расстегнул куртку и дернул за шнурок воротника. Я оцепенело смотрела на лицо того человека, который выжидательно осматривал нас. В глаза этому псу, которому больше всего повезло на охоте загнать двух приговоренных к смерти подранков. Как только оружейник дернул себя за рубашку, открыто показав кольцо черной змеи, как ратник отскочил, и вытащил из ножен длинный палаш.
– Не шевелиться! Не сметь! Теперь она!
А я не могла себя заставить двинуться, меня не слушались даже пальцы.
– Не трогайте ее, - Аверс одним движением перебил руку, потянувшуюся к моему горлу, - у нее тоже знак.
Ратник отпрыгнул еще дальше, и угрожающе выставил клинок вперед. Он готов был рубануть по оружейнику за то, что тот посмел остановить его, но боялся. Человек боялся, и это было видно по дрожащему подбородку, что вера цаттов в проклятие сильна и незыблема. Пустить кровь человеку Миракулум было равносильно добровольному самоубийству.
– Ко мне!
– Заорал он остальным.
– Здесь двое!
Как только связали руки, смелости у конвоиров прибавилось. Нас увели до тюремной кареты, в которой пока что никого не было. Но крики, которые доносились снаружи, с улиц Лигго, говорили о том, что скоро многие поедут этим экипажем. Аверс сказал в темноте:
– Это только начало. И мы с тобой первые, Рыс, кто станет в шеренге казненных за это испытание Миракулум.
Мне не стало от этого легче. Я пыталась отрешиться от ощущения пропасти и тьмы тем, что прислушивалась к шороху колес. Каждый камешек на дороге, стукнувшийся об обод, каждый несмазанный скрип. Лошади цокают копытами, открываются какие-то ворота, доносятся крики с отдачей приказов. Уже факельный свет, тюремный двор, много оружия и людей вокруг, чьи-то возгласы по краям этого кошмара. Коридор вниз, подталкивание рукоятью кнута, чтобы шла быстрее.
– В одну камеру...
– распорядился быстрый подтянутый голос.
– Мест мало.
Тишина. Я только ее и слушала, сидя в этом каменном мешке вместе с оружейником, тесно прижавшись к нему, и ни о чем не думая.
– Ты прости меня...
– я едва нашла в себе силы говорить что-то.
– Если бы я не вернулась на этот Берег, то тебя бы здесь не было.
Аверс не вздохнул, не пошевелился, ни дрогнул ни одним мускулом, только один голос слепо прозвучал:
– Это не правда.
– Что сказал Алхимик, Аверс? Какие три пути, если все равно - смерть? Почему я не должна была слышать того, что касается нас обоих?
– Потому что я должен был решить, - как умирать.
Меня опять всю прожгло ощущением
– Этой ночью, - выговорил он, - священники храмов и тюремщики начнут пытать тех, кого успели арестовать за вечер. Они будут пытаться выяснить, где наш господин, где этот демон, и выбивать раскаянье за то, что слабость человеческая подтолкнула к сделке с Миракулум.
– Об этом говорил Алхимик?
– Да.
– И...
– меня задушила судорога ужаса.
– И нас тоже, Рыс. А на третий день по приговору первосвященника колесуют на площади.
Мне подурнело. Я ощутила, какая испарина холодного пота окатила все тело, и внутри все изорвалось от предощущения боли. Аверс обнял меня сильнее. Его пальцы тоже были холодными, а шея и щека леденисто-мокрыми. И голос его очень дрожал, вместе с ним самим, когда он пытался спокойно произнести:
– Ты не бойся... Этого не будет. Я сам убью тебя, Рыс.
В этот миг я испытала последний приступ страха. И все ушло.
Что такое пустота? Что такое животный трепет перед гибелью? Что за малодушие перед лицом приговора? Когда ничто, ни одно мое чувство не сопоставимо с тем, что сейчас произнес Аверс. Ему предстояло не только умереть, но и убить...
Убить! Меня убить! Своими руками! Меня содрогнуло от хлестнувшего, как кнут по спине, понимания, что он чувствует сейчас. Отчего так дрожат его ледяные и ласковые ладони, отчего так мертвенно-холодны тело и голос. Какая мука распинает его сердце с отчаяньем и решимостью сделать это.
– На пытках ты потеряешь разум, и твоя душа умрет от боли раньше, чем тело. Этой смерти нельзя допустить, ты...
– слова оружейника сорвались, и он, задохнувшись, замолчал.
– Я приму от тебя даже смерть.
– Спокойно ответила я.
– Все, что угодно.
Моему разуму стало легко и светло, теперь я жила без своего мучения, но разделила страдание Аверса. Он должен был знать, что и в этом он один не останется. Я с ним, и я иду на все.
Какое счастье, что мы не видели лиц друг друга.
Наверху послышались шаги, и к решетчатой двери нашей камеры подошел ратник. В руках его был факел, и, приподняв его к лицу, он попытался разглядеть темноту вокруг нас. Это был очень молодой юноша, и вид у него был настороженно-напуганным.
– Мне поручили передать вам...
– прошептал его голос с нескрываемым волнением, - передать вот это.
Он присел, и что-то положил на пол у решетки.
– И просили сказать, что времени совсем мало. Сейчас за вами придет канвой.
Не дождавшись нашего ответа, да и не особо рассчитывая его услышать, юноша поспешно ушел, унеся капельку проникшего света с собой. И снова была тьма и тишина.