Мираж черной пустыни
Шрифт:
— Бвана не может контролировать своих женщин?
— Эта мемсааб принадлежит не мне. Она принадлежит бвана Лорди.
Матенге на секунду задумался. Затем он повернулся и что-то рявкнул толпе: тут же послышалось шлепанье убегающих босых ног.
Он сказал Джеймсу:
— Вторую жену трогать нельзя. На ней таху.
— Таху кикую не может навредить мемсааб доктори.
— Таху может навредить каждому, бвана. Ты знаешь это. Таху кикую убьет мемсааб.
Джеймс сглотнул. Матенге приказал своим людям привести воинов,
Джеймс очень надеялся, что действия Грейс не сыграют роль пускового механизма.
Внезапно Матенге встал. Женщины попятились назад. Джеймс тоже встал и, будучи такого же роста, вождь посмотрел ему прямо в глаза:
— Клянусь богом Нгай, Матенге, мемсааб всего лишь пытается спасти жизни твоей жены и ребенка. Если ты заставишь ее уйти, Гачику умрет.
— Предки сказали, что она должна умереть. Но если она умрет от руки мемсааб, эта смерть будет позорной и я буду требовать отмщения.
— А если Гачику выживет?
— Она не выживет.
— Медицина мемсааб очень сильна. Пожалуй, даже сильнее, чем медицина Вачеры.
Глаза Матенге сузились. Он прошел мимо Джеймса и вошел в хижину. Все замерли, затаив дыхание; даже в хижине стало подозрительно тихо. Джеймс нахмурился. Он не слышал голосов ни Грейс, ни Люсиль. Даже Гачику не издавала ни звука. Что там произошло?
Наконец вождь вышел из хижины и сказал толпе:
— Моя женщина мертва.
— Что?! — Джеймс развернулся и бросился в хижину. То, что он увидел, заставило его остановиться на полпути.
Люсиль сидела у изголовья Гачику, держа над ее лицом конус с эфиром, в то время как Грейс, склонившись, колдовала над телом женщины. Она уже сделала разрез; простыни были насквозь пропитаны кровью.
— Ты загородил свет, — сказала Грейс, и Джеймс отошел в сторону.
Ему доводилось и раньше видеть кровь, наблюдать за работой военных хирургов, даже присутствовать на родах, тем не менее увиденное потрясло его до глубины души.
Руки Грейс действовали быстро и проворно. Мелькали резиновые перчатки, она брала инструменты, использовала и бросала их, хватала полотенца, губки, резала и шила. Воздух в хижине, пропитанный эфирными парами, был горячим и опьяняющим. Люсиль спокойно регулировала подачу анестезии, в то время как Грейс работала в таком напряжении и с такой концентрацией, что ее блузка промокла от пота.
Джеймсу казалось, что операция тянулась многие часы, хотя на самом деле она была сделана очень быстро — иного выхода не было. Как только извлеченный из утробы матери ребенок оказался в руках Люсиль, нужно было заняться остановкой кровотечения и сделать все, чтобы Гачику выжила. Джеймс с восхищением наблюдал за быстрой и слаженной работой двух женщин: складывалось впечатление, что они проделывали подобное вместе уже сотни раз. Головы были склонены над роженицей, руки энергично двигались. Когда последний шов был сделан и Люсиль похлопала Гачику по лицу, пробуждая ее от наркоза, Джеймс осознал, что простоял всю операцию, вжавшись в грязную стену хижины, из-за чего у него ужасно болела спина.
Наконец Грейс повернулась и посмотрела на него. В ее глазах стояли слезы: что их вызвало, он не знал.
— Джеймс, — прошептала она, и он бросился к ней.
— Она выживет?
Грейс кивнула головой и прижалась к нему. Она дрожала в его объятиях; от ее кожи пахло йодом и лизолом. Затем она взяла себя в руки и вышла на солнечный свет. Толпа в ужасе забормотала: было нарушено самое грозное табу.
— У тебя дочь, — сказала Грейс Матенге, — и твоя жена жива.
Он отвернулся.
— Да послушай же меня! — закричала она.
— Ты лжешь!
— Пойди и посмотри собственными глазами.
Матенге метнул взгляд в сторону хижины, а затем снова посмотрел на Грейс. Сейчас он должен был продемонстрировать свое превосходство над этой сующей свой нос куда не следует мцунге, которая нуждалась в хорошей порке. Он пристально смотрел на Грейс, доходившую ему до плеча, сверху вниз, пытаясь испугать ее своей силой. Во времена великих войн его отец похитил много женщин из племени масаи и подчинил их себе, используя тот же метод, что Матенге сейчас, стремясь сломить эту мемсааб.
К его величайшему негодованию, она отвечала ему тем же.
В это время Люсиль вымыла ребенка и укутала его в маленькое одеяльце. Когда она направилась к двери, Джеймс остановил ее:
— Почему бы не показать ребенка отцу? Когда Матенге увидит…
— Он убьет его. Отец должен сам войти в хижину. Это древняя традиция кикую.
Люсиль поднесла ребенка к спящей Гачику и положила его на грудь. Выйдя на улицу, Джеймс и Люсиль увидели подбегающих к хижине мужчин, в руках которых были пилы и топоры.
Джеймс почувствовал, как встали дыбом волосы.
— Боже милосердный, — прошептал он, — нам нужна полиция.
В толпе произошло какое-то движение, люди расступились, и в середину вышла старуха Вачера. Она медленно подошла к Грейс и, уставившись на нее злым взглядом, прокричала:
— Хижина проклята! Ее осквернили, и теперь ее нужно сжечь!
— Что? — воскликнула Грейс. — Вы же не собираетесь…
— Это место проклято! Несите огонь!
Она повернулась к мужу своей внучки и сказала:
— Ты должен сжечь хижину вместе с телами твоей жены и не родившегося ребенка. А потом ты должен убить этих двух мемсааб, которые осквернили это место.
— Подождите минутку! — произнес Джеймс, выходя вперед. — Женщина и ребенок живы! Идите и проверьте сами, леди Вачера. Вы увидите, что я не лгу.
— Они не могут быть живы. Ребенок не смог выйти из матери. Я сама ощупывала ее живот.
— Я вынула ребенка, — сказала Грейс.