Мираж

Алексеев Сергей Трофимович

– А потом все равно в кочегарку! – восторжествовал Сотников.

– Какие там музеи, Боб? – покачал головой Мыльников. – Трепотня все. До Красноярска, а там опять пропьешься. Ох и бичевать надоело! – неожиданно закончил он.

– А чем плохо? Я сейчас чувствую себя, как вон тот коршун. Лета-а-аю! – протянул Боб и взмахнул руками.

– Это ты сейчас лета-а-аешь! – передразнил его молчавший Шура Михайлов. – Как жрать нечего будет, так и отлетаешься.

– А мне все равно надоело, – упрямо повторил Мыльников. – Сам же говорил, живем как-то без пользы. Ни уму, ни сердцу.

– Как

хочешь,- развел руками Боб. – А мне хорошо, – и, словно вспомнив, добавил: – А почему это мы без пользы живем? Кто, скажешь, целое лето пахал как лошадь? Мы с тобой! Какого еще дурака сюда загонишь? Да никто не пойдет! На заводе-то куда легче. Восемь часов отпахал и к бабе своей. Чем не жизнь? – Боб разошелся, вспомнив про стих, написанный Припеком. – Мы тут вон как нужны! Героизм, можно сказать, проявляем! По колено воды на забое, тайга глухая! – Боб понимал, что его понесло и что он сейчас наговорит такой ерунды, мужики до самого Красноярска смеяться будут, но остановиться не мог. – Так, значит, по-твоему, мы хреново работаем? Да мы же две нормы за лето дали! Чего еще надо? Имеем мы право отдохнуть, как все? – кричал он и видел, как перемигиваются горняки, готовые вот-вот разразиться хохотом. – Что ты тогда мозги пудрил про крокодилов в поезде? – спросил он у Мыльникова, но тот ответить не успел. Не успели расхохотаться и мужики, потому что Шура вдруг подпрыгнул и заорал:

– Иде-е-ет!

Все разом замерли. Веники-бороды, бороды средней величины, бороденки под татарского хана вскинулись вверх. Молчали полуоткрытые рты, не моргали напряженные глаза.

Далеко и чуть слышно рокотал вертолет. Он шел, низко опустив нос к земле, и блестящий хвостовой винт походил на серебряное блюдо. Тяжело замахал крыльями и отлетел в сторону старый коршун. Хлопающий звук нарастал, и на площадке поднялась суматоха: прыгали, орали, хватали вещи. Когда «МИ-4» уселся на бревенчатый настил, люди бросились к машине, под напор воздушной струи, раздувающей щеки. Кто-то упал, с Боба сорвало фуражку, и он, бросив рюкзак, кинулся догонять ее по полю. Гул вертолета приятно давил на уши, и перекричать его, не сорвав голоса, было невозможно.

В вертолете Боб, убежденный, что наличие его головного убора позволяет ему быть с авиацией на «ты», забрался в кабину и закричал:

– Давай, командир, крути!

Машина круто набирала высоту.

2

В Красноярске веселым пассажирам вдруг стало одиноко и тяжело. Кое-кто, получив деньги, откололся. Осталось четверо, так и брели вчерашние таежники вчетвером. Карманы брезентовых штанов отдувались от заработанных тысяч. Шура Михайлов поглаживал живот, предлагал:

– А если нам в пельменную заскочить? Потом бы и Боба проводили…

Но Боб решительно отказался.

– Мне в военторг надо. Ремешок к фуражке купить.

– Пошли, – бросил Мыльников,- не ломайся.

– Мне все равно, мне один черт, – поспешил согласиться Сотников. – Я все равно не пью.

В пельменной «врезали», закусили липкими машинными пельменями. Припек долго колебался, нюхал водку, пробовал на язык, чмокал, но потом залпом хватил стакан. Сидели тихо, озирались и жевали аккуратно синеватые куски теста, но только поначалу. После второй почувствовали себя свободнее и разговорились.

– Вы смотрите, чем нас кормят? – снимая пробу со второй тройной порции, сказал Шура мужикам. – Это разве пельмени? Ракушки! Тесто вареное. Но написано-то – пельмени! Значит, надо приписать: пельмени без мяса… А потом высчитывают как за с мясом, а они без него! Ничего что-то я не пойму…

Рассуждая, Шура не забывал работать ложкой.

– Едем со мной,- предложил Боб. – У меня мать пельмени готовит такие! Пузо лопнет!

– Не сманивай,- сказал Шура. – Это преступление, я еще с собственной женой не целовался.

– Она, поди, за другого выскочила, – предположил Сема и выразил желание ближе познакомиться с творцами пельменей. Неуклюже выбрался из-за стола и бочком двинулся к стойке.

– Ну привет! – сказал Шура. – Жди, выскочит она! Помри, так она и в земле будет ждать. Ну кому нужна моя жена?

Боб, которому семья казалась святыней, заспорил:

– Ты брось. Жену надо ценить. Вот если я когда женюсь, то буду ее бере-ечъ! Мухе не дам сесть, – и он на самом деле согнал муху с разваренного пельменя.

Семы некоторое время не было, и сам процесс знакомства для сидящих за столом остался неизвестен. Но Сема скоро вернулся и не один – с двумя «Экстрами».

Потом Шура кричал, что он брат самого хоккеиста Михайлова, и пытался показать, как надо забивать шайбы, метая ногой чайные стаканы в широкий оконный проем, но мазал, и «шайбы» уходили к недовольным зрителям. Потом показывал силовые приемы какому-то канадского вида мужчине. Сема пусть странно, но все же познакомился с раздатчицей – облил ее пельменным бульоном, а Сотников поднялся на стол, встал в позу Маяковского и пламенно начал читать: «Мы работаем как лошади-и-и. Наши жнл-лы как струн-на…»

Вконец опьяневший Боб тянул те же строки нараспев и никак не мог сосчитать, сколько же сейчас лет Анютке…

Утром Боб сидел в непонятном месте и у него настойчиво спрашивали фамилию. Он же, как назло, не мог ее вспомнить, потому что в затылке стреляло, и Бобу от выстрелов становилось дурно. Наконец он с трудом различил перед собой обыкновенного милиционера.

– И кем ты работаешь? – спросил милиционер.

– Кайлографом, – тускло отозвался Боб.

– Непонятно. Что за профессия?

– Есть такая, м… м… нелегальная, – нашел слово он.

– Так. Ясно,- хитро оказал милиционер. – А теперь поясни, где ты взял эти деньги? – и выложил перед Бобом кучу полусотенных, десяток, пятерок.

– Деньги? – постарался вспомнить Боб. – Не знаю… А! Это мои деньги. Я их заработал в тайге. Отдыхать еду. Прилетел недавно. Скоро улечу… потом опять прилечу…

– Хватит болтать, летчик,- оборвал его милиционер.- По делу отвечай, а то как раз улетишь в одно место…

– Ну правда, мои! – Боб пришел в себя окончательно. – А в чем дело? Я, может быть, общественный порядок нарушил? Не мог нарушить. Пьяный был, не отпираюсь, а порядка не нарушал. Не! Закон.