Мираж
Шрифт:
4 апреля 1920 г.
1. Генерал-лейтенант барон Врангель назначается Главнокомандующим Вооружёнными силами Юга России…
2. Всем, шедшим честно со мною в тяжкой борьбе, — низкий поклон. Господи, дай победу армии и спаси Россию.
Генерал Деникин».
Кривского генерал Кутепов не принимал несколько дней — надо думать о новых победах, а не переживать прошлые поражения, — и поручик в одиночестве или с другими сочувствующими офицерами проводил вечера в симферопольских кафе, благо, штаб корпуса стоял ещё здесь, и вечерами на площадях регулярно светили фонари, с которых по требованию общественности убрали повешенных.
Ещё в новогодней речи Михаил Кривский, говоря о вожде, рождённом быть диктатором, которого выдвинет Белое движение и который приведёт к окончательной победе, подразумевал Кутепова, и слушающие понимали тогда, о ком идёт речь. Храбрейший командир единственного боеспособного русского корпуса, одержавший блестящие обеды в Кубанских походах, под Харьковом, под Орлом! Кто может соперничать с ним? Это же русский Бонапарт, у которого в запасе не один, а десяток Тулонов. И вся армия за него. Жесток? Да, жесток именно так, как этого требует время. Весь мир содрогается, узнавая о бессмысленных кровавых бойнях, устраиваемых большевиками. Кутепов тоже не боится крови, но это кровь истинных врагов.
Всё устраивалось. Ещё один шаг — и Кутепов диктатор. Ну, может быть, два консула — он и Слащов. Тот слишком слабонервен, чтобы тягаться с Кутеповым. Если бы не эта многолюдная, многочасовая поповская процедура, Кутепова бы избрали. Хитрый мужичок Деникин переиграл их со Слащовым. Лучше бы тогда, вечером, приехали вдвоём Кутепов и Слащов с конвоем в Ставку: подписывай, мол, Антон Иванович, приказ. И история России пошла бы другим путём. И он бы, Кривский, был рядом. Советником, министром, а может быть, третьим консулом! А теперь шли они с Дымниковым сквозь мимолётные южные сумерки искать какое-то вновь открывшееся кафе с музыкой. Лео, слегка пьяный и всегда горько иронизирующий, пытался напевать «Белой акации гроздья душистые...», но забывал слова и бранился: «Какие акации! Мираж и бред! Гнилые берёзки, где нас похоронят! А может, уже похоронили? Может быть, это нас расстреляли тогда под Чугуевом?..»
— Лео, не надо. Вот и кафе.
Действительно, новое: чистые скатерти, яркий свет, много хорошо одетых самоуверенных мужчин в штатском и женщин в длинных платьях. Говорят, Врангель хочет устроить республику, а республиканцы — уже вот они. Здесь вполне уместен Паша Макаров — о нём Дымников не забывал с той листовки.
И действительно — чудо: за столиком напротив ему не Макаров, но улыбающийся Игнатий Николаевич делал знаки — потом, мол, поговорим. С ним за столом такие же «республиканцы ».
Миша, разумеется, начал рассказывать подробности о 18 брюмера.
— Он же был никто! — восклицал Кривский. — Маленький генеральчик, не умеющий чисто говорить по-французски. А он пришёл и взял власть! А наш...
— Тихо, Миша. Я считаю последние шиллинги. «Колокольчики» здесь плохо идут.
— Мне должны. Я отдам. Он был никто...
Наконец Миша задремал. Дымников попросил соседа-поручика присмотреть за ним и, сделав знак Игнатию, вышел на улицу, за угол, в тень. Он был готов ко всему — застрелить Игнатия, вызвать патруль и оказаться в контрразведке...
А Игнатий Николаевич словно радовался встрече. Хвалил Врангеля, излагал программу Республики Крым со всяческими свободами, вспомнил, конечно, Макарова:
— Вы знаете, что произошло? Владимира расстреляли. Я едва не попал в засаду в его квартире.
— Где Павел?
— Ну... — Игнатий развёл руками, мол, думай как хочешь — может, знаю, может, и нет. — Он на свободе и действует. Вы-то сами, пожалуй, вряд ли состоите в РКП(б)...
— Слушай, Игнатий. Ты меня не видал, я тебя не знаю. Иначе можем встретиться в контрразведке, а Климович меня знает.
— Не к ночи будь помянут.
На площадь ввалилась ватага матросов с гармошкой. Пели и пританцовывали: «Эх, яблочко, куда котишься? В контрразведку попадёшь — не воротишься!..» — «Не так, ребята, надо: «В губчека попадёшь, не воротишься!»
Засвистали, затопали патрули. Матросы чинно оправдывались: «Извините, господа. Завтра идём в десант на красных. Немножко вот повеселились...» — «Кто старший команды? Шагом марш в казарму!»
— С ними будете республику строить? — спросил Дымников.
Игнатий только неопределённо пошлёпал губами.
И Дымников понял, что относительную безопасность может обеспечить только фронт. Вот если бы туда, где давай носят парижские манто и модные шляпки-каскетки, где шофёр подгоняет длинный сверкающий автомобиль на Маршалковскую к мадам Крайской...
Попасть на фронт было легче. Ещё апрельская грязь не высохла, когда штаб корпуса переехал в посёлок Армянский Базар, на Перекопе, где не было ни армян, ни базара. Зато посреди площади стоял слегка хмельной Витя Ларионов и с иронической торжественностью встречал приятелей.
— Давно здесь загораете, Виктор Александрович? — спросил Леонтий.
— С первых дней. Господин Кутепов распорядился выслать нас из столицы за хулиганские выходки. А мы вели себя чинно, благородно, гуляли на площади, любовались фонарями, тем более что повешенных сняли, и дёрнуло меня Льва Николаевича вспомнить — там у него на подоконнике сигару на пари курят. А я вызвался на пари выкурить сигару на фонаре. И вдруг... Ох, уж эти «вдруг» из авантюрных романов. Только я залез и устроился с сигарой, вдруг подъезжает его превосходительство Александр Павлович. Задрал бородку, приказал немедля вниз, а наутро всех артиллеристов марковцев сюда, в Армянский Базар, готовить место для штаба. Мы же все безлошадные, как и вы.
— В самом деле, здесь армянок нет? — спросил Дымников.
— Ну... Если поискать... Не в том дело, Леонтий Андреевич. Красные вот-вот пойдут. Каждый день с утра бьют одиночные орудия — это же пристрелка.
Не хватало орудий, погребённых в Новороссийском порту, не хватало лошадей, брошенных на берегу. Дымников осмелился обратиться лично к генералу. В кабинет не попасть — очередь. Дождался на улице, на мосточках — Кутепов шёл с Кривским, которого вновь приблизил к себе.
— Ваше превосходительство, — говорил Кривский. — По-моему, эту связь надо обязательно укреплять.