Мириад островов. Рождение героя

Мудрая Татьяна

— Уж это без проблем. Давай располагайся.

Когда шарила глазами по верхам, подумала — не слишком ли сухо это прозвучало.

Оглянулась. Монах лёг на живот, уперся ногами в стенку и как-то странно напружил тело — только что не вздыбился. И снова руки под грудью — косым крестом.

— Ты что — неужели боишься?

Нагнулась, провела рукой от шеи до лопаток. Круглая метка еле заметна, но под ней будто перекатывается жилистая горошина. Зачем-то сказала:

— Откуда? Не моё.

— Это Эрмин, — неохотно

пояснил Барбе. — Помнишь, ты меня упрекала, что не умею владеть острым железом? Обучили в братстве. Двум-трём приёмам. Так, чтобы не до смерти, но выбить из игры конкретно. Когда он прыгнул на Кьярта — ну, в общем, я резнул своей иголкой поперёк лица, а его клинок вон где оказался. Прошёл насквозь. Тут ещё ничего — спереди похуже.

— И не хотел хвастать, да получилось, верно? — заметила Галина.

«Только не жалеть — такого он не выносил отроду».

— Вот и ты меня упрекал в похожем, — продолжила она. — В смысле, что опасаюсь нанести вред своим неумением. Тоже теперь выучилась. Тебе как пар нагнать — приставучей берёзой или стойким дубом?

Барбе рассмеялся.

— Чем сподручнее выйдет.

Но тут она сообразила, что Рауд явно оставил готовые экземпляры в горниле адовом.

— Погоди.

Вынырнула, нырнула, пошарила в раскалённой тьме — окошко было задвинуто. Нащупала и вытащила из кадки аж три орудия, почти вслепую плеснула водой на каменку. Вынырнула в то, что показалось ласковой прохладой.

— Вот тебе. Берёзовые с крапивным стеблем, дубовые с вербой пасхальной и на закуску из колючего кедра. Как для себя постарался. Знаешь, он хлещется прямо по-чёрному, твой здешний братец.

— Пробуй всё подряд, — сердечный друг, наконец, распрямил плечи, вытянул руки по швам.

Натянула полотняные перчатки — руки не слишком трудить. Сначала, как водится, огладила спину. Потом провела вдвое выросшими руками по бокам. Резкими движениями, не касаясь кожи, погнала к коже горячий воздух.

И увлеклась.

Прервалась только для того, чтобы пошире открыть оконце между каморами и сменить дуб на берёзу, а потом — чтобы смахнуть влагу с его спины изрядно умягчённой хвоей.

Барбе лишь урчал довольно, розовея всем телом и купаясь в сладком поту.

— Надо же — не думал, что будет так хорошо, — резюмировал, по команде поворачиваясь на спину. Волосы наполовину распустились, повисли плакучей ивой. Небольшой шрам на левой стороне груди стал виден во всей красе: треугольный, вдавленный, в обрамлении беловатых рубцов. Жуткий: немного выше сердца.

Оленя ранили стрелой.

Святой Себастьян работы Джованни Франческо Барбьери, по прозвищу Гверчино, с одной-единственной раной над левым соском и единственной каплей густой крови из неё.

И горестно поникшим членом.

— По-моему, тебе вредно благодушествовать, — рассудила Галина по внешности хладнокровно и сжимаясь внутри от

сладкого ужаса. — Тратим время, когда вся честная компания ждёт обоих на пир.

Бросила отработанный материал и рукавицы наземь, поискала глазами по сторонам.

Рауди неряха, уж какое ни на то полотенчико да оставит после себя нестираным. Ага, вот.

— Раз уж мы взялись играть. Сейчас я оботрусь вот этим лоскутом, смешаю свой трудовой пот с запахом другого твоего брата. Завяжу им тебе глаза. Но до того — смотри.

Сняла с той же притолоки нечто, как две капли воды похожее на липовое мочало. Скрученное и связанное так, как в Рутене продавали на сельских базарах — с одного конца косица, с другого махры. Из лыка мочало — любви начало.

«Не то, что ты, может быть, сначала подумал».

— Даже пощупать можешь. Ничего плохого, вообще-то. Кожа тонкая, мягкая.

— У кого — у меня?

— Ты-то причём? Монашья шкура выделана как на коракле из твоей старой баллады.

Расправила плеть, длинно провела по выпуклостям левой руки. Тоже наработка нашего с Орри муженька, однако.

— Можно, я только зажмурюсь?

— Нет. Ухватись руками за края лавки и ни о чём лишнем не думай — знай рисуй себе прельстительные картинки в голове.

Намотала тряпицу пошире, чтобы и в нос ему пряным духом отдавало. Заодно и локоны прихватила.

— Не гуляй этим вокруг дырки, ладно? — смутно пробормотал Барбе. — Там только и ковырялись всяким острым железом, пока я выздоравливал. Абсцессы, субсцессы, пневмотораксы…

Галина не ответила: голос не слишком похож на альт, не говоря о сладостном баритоне. Вмиг разрушит впечатление. Молча опустила кисть, перетянула под сосками. Он вздрогнул, как от ножа.

Прошла чуть ниже. Нет, рано. Как-то не так он боится.

Толкнула в плечо — повернись обратно. Подтянула кверху за бёдра, чтобы стал на колени.

«Единственное поле, на коем генерал подчиняется солдату».

Хвосты гуляли сами по себе, по наитию выделывали такое, что и представить было совестно.

— Не больно ничуть, — тихонько приговаривал тем временем пациент. — Щекотно.

С досады подхватила болтающийся в стороне конец повязки, ткнула ему в рот: не дразнись. Прижмёт как следует — авось ухитришься, выплюнешь.

Перебрала рукоять в другую руку. И снова.

Но тут он сам неловко повернулся и упал на спину, хватаясь рукой за сердце. Тряпка сползла уже вся, тёмные с проседью волосы наполовину закрыли лицо.

— Барб, дурень старый.

— Шут, — Галина даже не поняла сразу, что это он так ей возразил. — Королевский шут.

— Ты о чём?

— Так я тогда Кьяру сказал, — видимо, во рту что-то помялось, и речь давалась ему с некоторым трудом. — Долг шута — заменить собой короля. И больше нет тайн. Нет мучений. И ничего не страшно. Понимаешь?