Мирное время
Шрифт:
Может быть, создатели действительно записали андроида.
«Нежнейшая смесь синтетических сладостей, орехов и сухого варенья».
Йеннер открыла глаза и повернула голову.
Боргес сидел в кресле рядом с восстановительной камерой, держал на ладони виртуальный экран с рекламой и с любопытством наблюдал, как миниатюрные роботы сращивали раны Йеннер. Разумеется, Боргес не прилетел сам — использовал плюс-тело для переноса сознания, но голограмма поверх была очень качественной. Если бы не симбионт, Йеннер не заметила бы разницы. Но постороннего
Роботы сновали по ее фигуре очень быстро, были похожи на маленьких черных насекомых. Места, где они трудились над ранами, немного чесались, но боли не было.
— Фелиз мертва? — спросила Йеннер, зная, что Боргес оценит.
Он всегда ценил в ней умение задавать правильные вопросы:
— Доброе утро, девочка моя. Судя по всему, да. Мы нашли достаточно несовместимых с жизнью кусков.
Йеннер прикрыла глаза. Вопреки всему она не испытывала удовлетворения от хорошо сделанной работы.
Реклама закончилась и включилась снова.
«Ералаш — лучший вкус нашего времени».
— Механик Вернер выжил?
Наверное, так действовала камера, или обезболивающее, или все вместе, но Йеннер в тот момент было все равно.
— Механик Вернер Орст? Да, разумеется. Ему очень повезло, он упал с вами вниз. Очень за вас беспокоился, даже рискнул на меня кричать.
— Орст Вернер, — поправила Йеннер. — Вернер — это фамилия. Он идиот, и у него нет инстинкта самосохранения.
Боргес с интересом склонил голову, включил дополнительный экран, сверился с ним и улыбнулся:
— Вообще-то, нет. Вернер — имя. У берлинцев принято записывать наоборот.
Наверное, если бы не успокоительное и обезболивающее, Йеннер было бы за себя стыдно. Но пока весь разговор — Боргес рядом с восстанавливающей камерой, повтор рекламы, механические жуки по всему телу — казался ей сном. Идиотским и ненастоящим. А во сне могло случиться все, что угодно.
Боргес улыбнулся снова:
— Вы не знаете, как зовут вашу большую любовь, девочка моя? Не удивительно, что у вас проблемы в личной жизни.
«Нежнейшая смесь синтетических сладостей, орехов и сухого варенья».
Йеннер хотелось попросить, чтобы Боргес выключил рекламу, но она не стала. Боргес всегда был внимателен к деталям. Он бы не включил виртуальный экран просто так.
— У Фелиз был доступ к системе безопасности, — сказала Йеннер. — Пять боевых беспилотников. Военные бомбы. Кто-то за ней стоял.
— Не совсем, — Боргес не удивился тому, что она сменила тему. — Красавица Фелиз связалась с неприятной компанией из Федерации. Но они, разумеется, не стали бы финансировать ее тет-а-тет с вами. Ее это не устраивало, и она сбежала, прихватив кое-что из их арсенала. В общем-то, нужно сказать ей спасибо. Если бы не ее выходка, мы бы никогда не узнали, кто из Федерации собирает всех, кто ненавидит новый ламианский порядок. Красавица Фелиз жила как пизда, но умерла героиней.
— Я не стану о ней плакать, — ответила Йеннер.
— Никто не
— Вы готовы присуждать награды за что угодно, — Йеннер устало прикрыла глаза. Сонливость накатывала волнами, отступая и подступая снова.
— Например, вам за проявленное мужество. И спасение жизни всему персоналу станции. Признаю, вы очень вовремя объявили карантин.
— Вы же не всерьез насчет награды?
— Разумеется, нет.
Боргес улыбнулся, и наконец-то выключил рекламу.
«Ералаш — это…»
Запись застыла.
— Удивительная вещь, правда?
— Смесь из сухого варенья и сладостей? Вкус настоящего? — Йеннер устало усмехнулась. — Звучит не очень. Зачем?
— Решил напомнить вам о нормальности. Мы с вами, четыре-шестнадцать, изувечены. Мы слишком привыкли к убийствам, к насилию. Нам кажется, что это настоящее. Ведь оно такое яркое, такое опасное. Да, на войне полно острых ощущений, никакой экстрим не сравнится.
— Зачем вы мне это говорите?
— Я говорю вам это, девочка моя, потому что война сама по себе не имеет смысла. Мы воевали не просто так. Красавица Фелиз никак не могла этого понять, и это непонимание в конечном итоге ее убило. Все убийства, все зверства, все потери были ради настоящего. Мирная жизнь вообще именно такая — бессмысленная, нелогичная, мелочная как этот идиотский «Ералаш». Но без нее все не имеет смысла.
Йеннер молчала.
— Вы спросили меня, получится ли совмещать — себя и симбионт, жажду насилия и контроля и желание защитить. Но ведь совмещать вам нужно не это. Вы все никак не можете совместить в себе военное время и мирное. Карателя четыре-шестнадцать и Рену Йеннер. В вас, девочка моя, пока нет мира между ними. А без мира — дурацкого, мелочного, «ералашного» и совсем не такого героического, как мечтается на фронте — ни одна война не заканчивается победой.
«Вы думаете, я смогу? Думаете, это вообще возможно для таких как мы?» — хотелось спросить ей, но голос наверняка бы дрогнул, и не хотелось показывать слабость перед Боргесом.
И он уже отвечал ей на этот вопрос.
— Кстати, — Боргес поднялся, демонстративно стряхнул несуществующую пылинку с рукава, — поздравляю с хорошим синхроном. Семьдесят пять, если не ошибаюсь? Очень неплохой результат, учитывая, что было совсем недавно.
***
Появление Фелиз и разговор с Боргесом заставили Йеннер на многие вещи посмотреть иначе.
Понять, что, возможно, она действительно все это время жила как будто на войне. Боялась симбионта и себя. Ждала срыва.
Теперь синхрон восстанавливался, день за днем.
Йеннер действительно ничего для этого не делала. Просто наконец-то действительно научилась думать «мы» о себе и симбионте.
Им хотелось увидеть Вернера, разумеется, хотелось. Но Йеннер ждала, пока он придет сам. Понятия не имела, насколько тяжело ему дались события, связанные с Фелиз, и не хотела его торопить.