Мироходец
Шрифт:
После нескольких удачных экспедиций, принесших Фирексии много ценных находок, старания Ксанчи были вознаграждены присвоением нового титула. Теперь она стала именоваться Орман-хузрой, но в мыслях продолжала называть себя Ксанчей.
В Фирексии не было слов, обозначающих счастье или удовольствие. Получив признание, Ксанча испытала оба эти чувства. И хотя другие могли презирать ее, с новым титулом и в золотистом плаще она стала неприкосновенной. Кроме того в ней, действительно нуждались. Фирексийцы были смертными созданиями и боялись смерти не меньше, чем тритоны.
Следующий поворот в судьбе
Найденный жрецами механизм был огромен. Вокруг лежали гниющие трупы людей, защищавших его. Множество полых кристаллов, среди которых не встречалось двух одинаковых, образовывали поверхность загадочной машины. Гибкие провода, идущие от кристаллов, венчались небольшими вогнутыми зеркалами. Волнуемые ветром, они поблескивали и нежно звенели.
Жрец-исследователь был уверен, что нашел мощное оружие.
– Обезвредь, но не разбирай, – приказал он Ксанче, – и подготовь к отправке в Фирексию. Люди яростно сражались за него. Они не смогли победить нас, но и не отступили, пожертвовав собой, лишь бы не подпустить нас к этому изобретению. Вероятно, это нечто ценное, поэтому мы должны обладать им, и как можно скорее.
Ксанче не нужны были причины, ее интересовало только одно – разгадать загадку механизма. А что жрецы сделают с ним, ее не касалось.
Не обращая внимания на трупы, она приблизилась к находке. Но с первого взгляда ей стало ясно, что «ветряной кристалл», как она его назвала, не был оружием. В кристаллах и зеркалах не было силы, кроме той, что они получали от солнца, лун, ветра и дождя. Впитав ее, они возвращали свет и звук. Этот механизм стал мечтой Ксанчи, пробудив в ней чувство красоты, которому не нашлось места в Фирексии. Ксанча не захотела готовить находку к отправке и сказала жрецам и гремлинам:
– В нем нет ни загадки, ни чего-либо нужного Фирексии. Пусть он останется здесь.
Ксанча носила золотистой плащ и титул Орман-хузры, а потому думала, что ее слова должны иметь вес. Но все обернулось иначе. Закованный в металл жрец-исследователь сорвал с нее сверкающий плащ и первым нанес удар в лицо. Маска треснула, а Ксанча повалилась на колени, захлебываясь кровью. Затем жрец кивнул гремлинам, и те, довольно ухмыляясь, принялись избивать ее своими короткими мускулистыми лапами.
Оставив окровавленного тритона корчиться на земле, гремлины накинулись на блестящее изобретение, и через некоторое время не осталось ни одного целого зеркала или кристалла.
Вернувшись в Фирексию, жрецы-исследователи донесли демонам, что Орман-хузра потеряла оружие, способное уничтожать целые миры.
Ее чуть не сбросили в Седьмую Сферу, подобно Джиксу, но потом решили наказать по-другому.
Ксанчу заточили в камеру без окон, настолько крохотную, что она даже не могла выпрямить ноги. Она непременно погибла бы там, в темноте, в холоде и без пищи, если бы не воспоминания о танцующем свете и нежном перезвоне бесчисленных зеркал. Эти прекрасные картины дарили ей забытье, и Ксанча не знала, сколько времени провела взаперти, но однажды тяжелая дверь отворилась и ее выволокли на свет.
Для Ксанчи нашли другой таинственный механизм в очередном безымянном мире.
Она все еще носила титул Орман-хузры, в ней опять
И вновь она пустилась в бесконечные скитания. Как только заканчивалась одна работа, ее перемещали в другой мир, где все начиналось заново.
Тридцать ценных находок в двадцати двух мирах – война Ксанчи шла полным ходом. Она не разрушила ни одного изобретения из тех, что находили жрецы, но каждое становилось смертоносным оружием. Любой, кто прикасался к механизмам, прошедшим через руки Ксанчи, погибал. Она была весьма довольна собой.
Землеройные машины уже вовсю трудились на раскопках, когда Орман-хузра прибыла в двадцать третий мир. Следуя за механическим носильщиком, блестящим от масла, сочащегося из всех его металлических суставов, она прошла в сырую темную пещеру. Ряды дымящих фонарей освещали место раскопок.
– Должно быть, это фирексийцы, – произнес встретивший ее жрец, кивнув в сторону главной траншеи.
Ксанча взглянула вниз и, увидев пару огромных светящихся глаз непонятного существа, присела на корточки, соображая, что жрецы нашли на этот раз.
«Чем бы ни был этот механизм, – подумалось Ксанче, – он не из Фирексии. Да и манера прокладывать траншеи не фирексийская».
В ее родном мире все имело свое назначение и строго определенное место, а эти машины на первый взгляд казались просто металлическими статуями насекомых, подобных крысам и навозным жукам, обитающим везде, включая и Фирексию. И хотя Ксанча не испытывала симпатии ко всему, что жужжит и ползает, то, что она видела, напомнило ей «ветряной кристалл», разрушенный когда-то.
Ксанча взяла фонарь и спрыгнула в траншею, куда сильная, но неуклюжая землеройная машина поместиться не могла. Тот, кто создал этих насекомых, предполагал, что они должны двигаться. Дотронувшись до золотого панциря одного из них, Ксанча почувствовала тепло и легкую вибрацию.
Забыв про жреца на верху траншеи, Орман-хузра направилась к другому механизму. Его золотой корпус тоже источал тепло и подрагивал, но, в отличие от первого, насекомое имело стальные зубы и лапы – такие же отвратительные, как клешни фирексийских воинов. Ксанча захотела посмотреть, что у него внутри, и попыталась отогнуть золотую пластину панциря. Внезапно появившаяся из корпуса механизма длинная антенна обхватила ее руку и отшвырнула исследовательницу к стене траншеи. Панцирь, на вид казавшийся золотым, но сделанный из какого-то более прочного сплава, остался неповрежденным. Стало понятно, что машины включены, действуют и, возможно, даже разумны.
– Убегай! Живее! – крикнул жрец сверху, не так беспокоясь за Орман-хузру, как испугавшись неожиданной реакции механизма.
По пещере прокатилась волна лязганья и скрежета: землеройные машины двигались к выходу. Один из жрецов-исследователей, более рослый, чем остальные, и, по всей видимости, главный в этой экспедиции, остановился у траншеи и потребовал у Ксанчи объяснений.
– Все просто. Он начал двигаться, и я не успела отойти.
Главный жрец свистнул и махнул остальным, призывая их вернуться.