Миротворец
Шрифт:
— Купить можно всех, это прописная истина. Главное — найти то, в чем человек нуждается больше всего на свете.
— Штука в том, — сказала я, покончив с хинкалиной, — что благословением Господа вы не распоряжаетесь и предложить его Фазилю не можете.
— Согласен, — кивнул Поляков. — Но вы-то не фанатичка.
— То, чего я хочу больше всего на свете, вам тоже не принадлежит.
— Но у нас могут быть общие цели. Например, слегка притормозить тут наступление мракобесия. Для начала — слегка.
Я доела хинкали, допила суп и пресекла попытку Николая расплатиться, сунув официанту Хамиду купюру в карман фартука. Несмотря на отделение Дарго от Азербайджана, манаты были в большем ходу, чем рубли.
— И что же вы за мудачье, — проговорила я, — если я не могу сдать вам Фазиля даже сейчас, когда я зла на него, как сатана? Как у вас получается быть такими?
Он улыбнулся.
— Это стресс. Плохое настроение. Возможно, ПМС. Я не обиделся. Запомните это: я не обиделся. Если я понадоблюсь, вы легко меня найдете.
Я вернулась в больницу. Завалилась на кушетку, не раздеваясь. Отговорилась головной болью от Билькис, у которой были какие-то деловые вопросы.
У двери она повернулась и сказала:
— Да не переживайте вы так. Сули ничего парень. Семья хорошая. Ну, случилось несчастье, так ведь кончилось все не так плохо. Могло быть хуже.
Я закрыла глаза.
После темноты пришел Эдик.
— Давай выпьем, — сказал он, ставя на стол бутылку коньяка. — Это не умаровское пойло, а настоящий армянский.
— Дверь у тебя за спиной.
— Слушай, я вспылил. Извини. Хотя вообще-то я не виноват. Ты сама довела меня.
Он сел, открыл коньяк, налил себе в чашку.
— Ну вот, ты ее после кофе не вымыла. Почему ты не моешь за собой чашки?
— Некогда.
Надо было не отвечать, а снять ботинок и бросить в него. Но я капитулировала.
— Я понимаю, ты хотела сохранить невинность, — он усмехнулся. — Остаться единственным среди нас человеком, которому еще ни разу не пришлось поступаться честью. Но у тебя не получилось, а знаешь, почему?
— Потому что все мужики подонки?
— Потому что это война. Тебе удалось продержаться так долго благодаря нам, подонкам. Мы лезли в грязь, мы обманывали, убивали и грабили. А вы там, в Архуне, были для нас ангелами света, девами-целительницами из даргинских легенд. Мы берегли вас. Потому что вы женщины. Здесь это значит — быть женщиной. То, что тебя берегут.
Я взяла бутылку и хлебнула из горла. Другой кружки не было, а пить из одной посудины с ним — проще было бы опять взять в рот его член. Член мне хотя бы не врал.
— Этот Сули не хотел ничего плохого. Хотел быть с девушкой, которая ему нравится. Ошибся дверью. Почему ты хочешь его крови? Почему ты пытаешься навязать этим людям свои понятия о должном? Они веками жили так. И еще века будут так жить…
— А ты можешь быть с человеком, который нравится тебе? — проговорила я. — Можешь сказать своей прекрасной мавританке о пламени, сжигающем твое бедное сердце? Тебе было проще выиграть для него эту войну, чем объяснить ему, зачем ты ее выиграл.
— Но я ее выиграл. И сейчас главное не просрать этот выигрыш. А ты поднимаешь пену на ровном месте. Если ты сейчас просто вильнешь хвостом и уедешь — сколько женщин погибнет родами или от туберкулеза? По-твоему, Умар или Асланбек восстановят тут больницы и аптеки, проведут вакцинацию?
Бутылка была хорошим способом занять рот, а коньяк делал ситуацию почти терпимой.
— Ты знаешь, что со мной было там? — без голоса просипел Эдик. — Знаешь, как я уговаривал этого капитана заняться мной в одиночку? Что я ему пообещал? Что я ему сделал, прежде чем всадить пилку для ногтей под ухо? Почему ты одна хочешь сохранить невинность? Почему ты решила, что можешь остаться чистой там, где все остальные искупались в дерьме?
Я оставила его вопрос без ответа. Он показался мне риторическим. Коньяк закончился, и нужно было просто отдаться мерному раскачиванию кушетки на нетвердом полу. Как он ушел — я не заметила.
И если меня спросят, как так вышло, что Свободная Дарго в конце концов стала добычей шакалов, — я отвечу: вышло так потому, что Эдька Лаврентьев думал, будто женщине можно сказать «Пошла вон, сука,» — и продолжать рассчитывать на ее любовь.
Наутро я пришла к Фазилю. У него были Анзор и Лечи, еще один претендент на пост министра здравоохранения.
— На, выбрось эту бумажку куда-нибудь, — Фазиль протянул мне мое заявление об отставке. — И не бросай больше бумажек в моем кабинете. И с похмелья ко мне не приходи.
— Фазиль, — сказала я, — сейчас сюда подтянется Эдик. У нас будет разговор на троих. И после этого я сделаю так, как скажешь ты: останусь тут министром или уеду.
Анзор и Лечи переглянулись и вышли. Эдик едва не столкнулся с ними в дверях.
— Мне как раз пришло в голову, как разрулить эту проблему с господами взяточниками… — начал Эдик, прикрыв за собой дверь.
— Погоди, — сказала я. — Ты потом скажешь, как ее разрулить и надо ли вообще в свете происходящего.
— Чего происходящего? — не понял Эдик.
— Фазиль, — сказала я, — ты давно спрашиваешь, почему Эдик пошел за тобой и зачем стал твоим военным советником.
— Заткнись, пожалуйста, — сказал Эдик и сдавил мою руку. — Фазиль, я сейчас ее выведу, она перепила вчера…
— Он любит тебя, — сказала я Фазилю. — Я просто устала смотреть на его страдания и работать его «бородой». Мы не любовники, Фазиль. Один раз не ватерпас. Просто нам так было удобнее работать среди твоих молодцов, женщине и гею. Я как бы его баба, и никто на меня не покушается. А он как бы мой мужик, и никто не подозревает, что ты — его подлинная дама сердца.