Миротворец
Шрифт:
— Слушай, девочка… — начал было он, но я перебила:
— Девочкой будете называть свою дочь, если она у вас есть.
— Ну хорошо, не девочка. Не надо тебе совать носик в дела мужчин и высказываться о том, чего ты не понимаешь.
И тут, уж не знаю, почему именно на этом месте, меня прорвало.
— Чего я не понимаю? — заорала я на него. — Ну-ка давай, объясни мне, чего я не понимаю! Ты с нами шел через Кашар? Ты с нами брал Архун? Ты с нами вынимал из ребят осколки? Ты с нами хоронил убитых? Ты своих друзей терял? Давай, расскажи мне про высокие военные материи, недоступные женскому уму! Расскажи о политике, о государственных интересах, о нефти, об исламе, о цивилизационном, блядь, противостоянии! Торгаш в погонах, ты с чего это вдруг решил, будто тут хоть одна живая душа принимает тебя за друга?!
Меня обхватили за руки и за туловище, оттащили прочь. Это был Алихан. То есть, сначала это был Эдик, но Эдика я без проблем с себя стряхнула, и тогда уже на арену вышел Алихан. Он просто приподнял меня над землей и отнес в госпиталь.
— Фазиль тебя совсем распустил, корова, — бросил нам вслед Яхонтов.
— Ты с ума сошла, на мужчину при всех орать? — сказал тихо Алихан, когда затолкал меня в пустую палату.
— Это не мужчина, — огрызнулась я. — Это дерьмо.
— Ты бы и на мужчину орала, я тебя знаю.
— Алихан, избавь меня от этих горских понтов. Я видела вас голыми чаще, чем все ваши жены, вместе взятые. Вы такая же плоть и кровь.
— Это очень нехорошо, когда женщина, даже врач, видит аурат чужого мужчины. Тут нечем хвастаться совсем.
— Боитесь, что мы начнем сравнивать ваши… аураты?
— Как ты можешь такие вещи говорить? У меня уши вянут, когда ты такие вещи говоришь. Понятно, почему у тебя мужа нет. Даже Эдик не хочет на тебе жениться.
Я расхохоталась. Я ржала, как припадочная, и не могла остановиться. А потом взяла себя в руки и сказала:
— Алихан, из Фазиля притворщик — как из кукурузины автомат. Яхонтов заметил что-то. Я его разозлила и отвлекла немного, но нужно спровадить его и иранца поскорее.
— Чтоб вы могли продать Дарго американцам? — скривился он.
— Не говори ерунды, — устало ответила я.
Он повернулся и вышел. То ли не нашелся с ответом, то ли тоже устал преприраться.
Американец прибыл на следующий день. Они там правильно подобрали контрагента: высокий, с виду звероватый негр, кошмар южной барышни. У него было кое-что общее с Фазилем: он тоже был похож на катачанского гвардейца, только искупавшегося в нефтяном болоте.
Он выглядел уверенно и так же уверенно давал обещания: на турок дипломатически надавят, чтобы они прекратили безобразия и отвели войска с территории Дарго. Американские наблюдатели проследят за тем, чтобы стартовал процесс мирных переговоров. Не стоит привлекать к этому делу Иран, у этой страны слишком плохая репутация.
— Скажи ему, что я мусульманин, — попросил Фазиль. — И что я буду жить так, как от мусульманина требует Господь. И моя страна будет жить так, как того требует Господь.
— Скажите ему, что я тоже мусульманин, — отозвался американец. И без сучка и задоринки повторил формулу шахады.
Фазиль заговорил с ним на арабском. Американец ответил на еще более чистом арабском. Я почти услышала, как в голове Фазиля с грохотом рушится стереотип.
Не заставили себя ждать и европейцы. Они-то знали: если Америка еще глубже влезет в регион, остальным места никак не хватит. Штатники уже утвердились в Грузии, и Дарго могли подгрести под себя просто рефлекторно, ну чтоб два раза не ходить. Было несколько заседаний ОБСЕ, совещаний в Брюсселе и Тбилиси… И в сентябре под давлением мировой общественности Армения закрыла для турецких военных транспортов Лачинский коридор.
Турция и Азербайджан проиграли войну за Дарго. Турецкие войска уходили из Хадиджана, как и обещал Эдик.
Одиннадцатого сентября мы перетаскивались со всем госпитальным хозяйством в Хадиджан. Фазиль хотел предложить мне пост министра здравоохранения. Эдика ждал портфель министра иностранных дел.
На дороге в пыльных сумерках наш «министерский» автобус встретил Анзор верхом на «кобре». Водитель остановил автобус. «Кобра» подъехала вплотную к моему окну, и Анзор сунул нам целую корзину спелого винограда. Каждая ягода была размером с небольшую сливу.
— Этот виноград я сорвал сегодня утром в Хадиджане! — крикнул он.
И когда меня спрашивают, как так вышло, что эту победу проебали, — я отвечаю: вышло так потому, что одиннадцатого сентября был последний день, когда мужчины Свободной Дарго признавали свободу женщин Свободной Дарго.
Хадиджан был довольно слабо приспособлен к выполнению функций столицы. По сравнению с богатой, шумной, жирной и по-восточному коварной Курбе-Калой это был относительно тихий провинциальный городок, по российским меркам тянущий разве что на звание ПГТ, в советское время — райцентр, где сходились и расходились две дороги областного значения. Впрочем, Фазилю нравилась именно эта тихая патриархальность и простота. Его вдохновляли примеры Ататюрка и Петра, перенесших столицы в бебеня. Он в открытую говорил, что когда Северная Авария — Дарго присоединится, переносить столицу в Курбе-Калу он не будет.
Так и говорил: не «если», а «когда».
В бывшей турецкой комендатуре, еще ранее бывшей райисполкомом, он устроил свою резиденцию. Я редко там бывала: мне на руки свалилось здравоохранение Дарго, то есть — четыре больницы, три из которых лежали в руинах, а четвертая была нашим архунским госпиталем. Я моталась между этими четырьмя больницами по горным дорогам в сопровождении автоматчиков, вместе с Билькис сидела над сметами. Потом я отловила Фазиля и вручила ему бумагу.
— Это что такое? — спросил он.
— Это бюджет моего министерства на следующий год.
— Тебе нужно сто сорок шесть тысяч долларов?
— В Свободной Дарго сейчас четыре больницы, — пояснила я. — Это в общей сложности триста десять койко-мест. Я не замахиваюсь на расширение, пока нужно то, что есть, поднять из пепла. Это сорок тысяч на год. Профилактика болезней встанет нам дешевле, чем лечение, расходы на повальную ревакцинацию составят еще сорок тысяч. Раньше было шесть фельдшерских пунктов в крупных селах, их нужно восстановить. Это двадцать четыре тысячи. Остальное — зарплата.