Миротворец
Шрифт:
Фазиль, узнав, что агентурная сеть Эдика провалена, обвинил его то ли в недосмотре, то ли в сознательном предпочтении интересов генерала Яхонтова интересам АОД. За бакшиш. Эдик взорвался. Все деньги, которые проходили через его руки, он тратил на Архун и на агентуру. Он разорвал на себе куртку и вывернул карманы, он требовал обыскать его и сказать, где он спрятал деньги, он хрипел и плевался.
Даргинцы в принципе не ожидали от него бессребреничества, поскольку и сами бессребрениками не были. Фазиль всю войну продолжал торговать нефтью, у всех его сподвижников водился какой-то бизнес. Они презирали Яхонтова — но не за то, что тот занимался гешефтами, а за то, что тому ничего не стоило
Реакция Эдика их изумила. Они не видели ничего дурного в том, чтобы Эдик делал гешефты с Яхонтовым, — их интересовал только вопрос лояльности. И когда оказалось, что деньги Яхонтова Элик тоже пускает на дело Свободной Дарго — вопрос лояльности встал ребром.
— Если ты с нами не из-за денег, то почему ты с нами? — спросил Фазиль и прицелился в Эдика из своей «беретты».
Эдик, конечно, не мог сказать ему правды. Он сказал ту полуправду, которая не была враньем:
— Я с вами, потому что Россию поздно спасать, — Эдик хрипел, будто только что сорвал голос в крике под пыткой. — Потому что там прогнило все. Потому что ее генералы готовы защищать свою страну, только если им пообещаешь откат от этой защиты. Потому что ее министры, депутаты, градоначальники — все такие же. Потому что люди там разучились думать и чувствовать по-настоящему. Потому что только здесь я могу жить как человек и умереть как человек, а не как крыса.
Фазиль посмотрел на него и опустил пистолет.
— А почему ты тогда не примешь ислам? — спросил он.
Эдик рассмеялся и сказал:
— Извини, Фазиль. Я не могу поверить, что мир создали за шесть дней.
— …Вот ты мне объясни, — потребовал Анзор, закончив свой рассказ. — Он у тебя псих или святой? Если бы он принял ислам, я бы сказал, что он святой. А теперь мне что думать?
— Он меджнун, — сказала я. Но Анзору это ничего не сказало, потому что он не читал арабской поэмы даже в переводе и не знал арабского языка.
В общем, случившееся подорвало Эдика, а потом произошло еще одно несчастье: погибла Люсик.
Или нет, не так. Люсик уже месяц как была мертва, а я не знала об этом. Но однажды дождливой ночью к блокпосту подъехал шикарный «Харлей-Дэвидсон». Ребята остановили его. Закоченевшего и до синевы бледного Эдика пришлось снимать с седла вручную и нести в госпиталь.
Разлепив один глаз и увидев меня над собой, он прохрипел:
— Неси меня к себе. Не в общую палату.
Я распорядилась, и его отнесли ко мне в спальню. Эдик посмотрел одним глазом на моих ассистенток, подскочивших среди ночи Надию и Билькис, мотнул головой и сказал:
— Уходите.
Они ушли. Желание Эдика было им полностью понятно: мужчина не хочет, чтоб его раздевали чужие женщины.
Его раздела я.
На нем была турецкая офицерская форма на голое тело. Голову он выбрил гладко. Губы вспухли от побоев, и один глаз не открывался. Все тело покрывали синяки — продолговатые, как от ударов ремнем. Запястья рассажены. Вдоль ребер справа — резаная рана.
Я облегченно вздохнула, увидев, что из всего этого богатства ничего не опасно для жизни. Внутренних кровотечений тоже не было. Самое плохое — переохлаждение, довольно сильное. Он провел на этом мотоцикле, скукожившись, чуть ли не сутки.
Я завернула его в два одеяла, обложила грелками и напоила теплым чаем. Потом уложила в постель.
Разные глупости в голову лезут в самые, казалось бы, неподходящие моменты. Раздев Эдьку, я удивилась тому, какой у него
— Иди ко мне, — прошептал Эдик.
Ну что, терапия отогрева собой и в самом деле эффективна. Я скинула одежду и залезла к нему под одеяла. Несколько минут сжимала зубы, чтобы не дрожать от прикосновения ледяных рук и ног. Потом, когда он слегка отогрелся, уснула.
Проснулась я от того, от чего никак не ожидала проснуться, учитывая Эдькину ориентацию и его состояние. Он ласкал и целовал мою грудь.
Дальше случился худший секс в моей жизни. С мужчиной, которого я любила больше, чем всех остальных вместе взятых. Он не причинил боли — нечем там было особенно; и был не то чтобы грубым… а вот совершенно корявым. Он понятия не имел, как доставить удовольствие женщине, и не интересовался этим, и, видимо, считал, что имеет право в своем положении этим не интересоваться. Я догадалась, что с ним там случилось. Сразу же. Если гей ищет компенсаторного секса с женщиной, тут все ясно, как небо выше линии облаков. И мне было нетрудно ему дать. Нетрудно — в душевном, в моральном, если хотите, плане. Тоже терапия, если подумать. В физическом плане это было тяжело: он же ни на миг, ни на йоту не сумел меня возбудить, движения его руки в моей, так сказать, яшмовой вазе были нелепы и судорожно-нахраписты, а мне совсем не нравилась идея клиторэктомии ногтями вручную, так что я пресекла это и сделала все сама. Ну, как сама… Когда мужчина побит до состояния «бревно», а его член в эрегированном состоянии можно в кулак упрятать, то минет — наше все.
Эдик охнул, задрожал и затих. Я пошла в ванную, вымыла рот и снова легла с ним рядом. В темноте он не заметил, как я плачу. Или не хотел замечать. Или считал, что я плачу о нем.
Если подумать, в этой ситуации было много черной иронии. Хирург-мужчина и анестезиолог-женщина — законная мишень для шуточек и сплетен о том, что они спят. Чаще всего они и спят, если ничто тому не препятствует. Это происходит само собой: стресс постоянный, его надо как-то снимать. Почти все были уверены, что мы с Эдиком любовники. И вот, когда мы в самом деле сошлись — мне показалось, что в мире нет более чужого человека, чем мужчина, укрытый со мной одним одеялом.
Наутро я, заварив для нас кофе, спросила наконец, что же с ним приключилось.
— Люсик погибла, — сказал он.
Из меня вышел воздух, будто ударили под ложечку.
— Как?
— Мы налетели на поисковую группу. Анзор тогда же получил, от той же гранаты. Сортировка. Осколок в позвоночник. Анзора имело смысл тянуть, ее — нет.
У него в горле булькнуло, но не пролилось. Я долила в кофе коньяку.
— У меня не было наркоза, — продолжал он, глядя в потолок. — Аттракцион «Почувствуй себя Пироговым». Анзора я шил вживую. Из всей анестезии — ремень в зубы и ёбана мать. А ей я просто вскрыл паховую артерию. Она ничего не чувствовала ниже шеи. И я даже не мог быть с ней рядом, — он закрыл лицо руками. — Я занимался теми, у кого был шанс.
Он сел на кровати, принял у меня кружку кофе, глотнул и скривился.
— Зачем портить хороший коньяк?
— Это плохой коньяк, — сказала я. — Это какая-то паленка, вроде той, что наш друг Умар толкает на север.
— Зачем портить плохой коньяк? — он встал, подковылял к столу и забрал у меня бутылку. Потом сказал:
— Позвони Алихану. Он же, наверное, так и не знает, что со мной.
Я набрала Алихана.
— О, Аллах, — сказал он, услышав мой голос. — Извини, я не могу позвонить раньше. Ждал хороших новостей. Я даже не знаю, как тебе сказать. Эдик… пропал.