Мировая жила
Шрифт:
Глава 22. Последнее совещание
Вася уже и подзабыл, как хорошо это, не на промерзлом бревне зад отсиживать, когда окрестные елки тебе роняют с разлапистых ветвей за шиворот рыхлый снег, а устроиться с уютом на гладкой лавочке в тепле прогретой избы. И не глотать спешно приготовленную на костре опостылевшую похлебку из солонины, а с удовольствием и неспешно поесть томленого в печи наваристого борща да со сметаной, да со свежеиспеченным хлебом.
И все же, если бы была возможность выбирать, Вася выбрал бы холодное бревно в лесу, а не уют Северградского гостеприимства. Но так уж оно вышло, альянс Вереса вынужден был отступить
После проведенной в лесу зимы, когда спать частенько приходилось прямо на снегу, Ольха расстаралась, воспользовалась своими столичными связями и выбила для парней полчаса на посещение бани. От такого блаженства грех отказаться, тем более, что может уже завтра придется идти на последний бой, смертный.
А пока, раз дали такую возможность, сидели рядком на банном пологе, плескали кипяточком на круглые печные камни, наводя в парной густой пар, стучали друг друга по застудевшим косточкам горячим распаренным березовым веником. А после помывки им выдали чистое ненадеванное исподнее, а потом вкусно кормили, а потом отвели в теплые княжьи казармы. Ухватить перед боем несколько часов сна, - дорогого стоит, после такого и помирать не так обидно.
Вася распластался на нарах, даже не стал накрываться шкурами, и без того тепла с избытком, и сразу стал проваливаться в сон. Что-то бурчал еще Аким неугомонный по своему обыкновению, и вроде даже кто-то ему отвечал, Макар, наверное, но Васю до того разморило, что враз он глубоко уснул. И снова увидел сон, в котором он звался Андреем и отбывал что-то вроде повинности в так называемом втором прачечном отделении.
Как оказалось, к бесконечному безостановочному труду привыкнуть трудно, но можно. А еще оказалось, что совершенно невозможно привыкнуть к другому. Иногда в прачечное отделение заходил огромный свирепый бес с двумя тяжелыми длинными витыми плетьми в руках. Этот бес всегда отдавал один и тот же приказ: замереть. И вот к этой боли привыкнуть Андрей никак не мог.
Настолько эта стирка стала неотъемлемой частью самого существования, что остановить ее даже на миг было почти невыносимо и действительно очень больно, непередаваемо больно. Руки так привыкли к этим движениям, что от их прекращения все тело сводило судорогой, но получить от беса плетью по ребрам еще больнее. И Андрей замирал и терпел.
Замирая, он уставлялся взглядом прямо перед собой в одну точку, потому что боялся двигать даже взглядом. Постепенно, накопив некоторый опыт этих замираний, он вдруг осознал, что смотрит не просто в какую-то условную точку, а в некое пространство сознания, обладающее собственной глубиной.
И вот однажды, замерев по приказу страшного беса в очередной раз, он провалился в это пространство сознания будто бы целиком. Это было дивное ощущение, потому что в этом пространстве Андрей ничего не чувствовал, а поскольку ничего кроме боли он чувствовать не мог, то ничего не чувствовать означало не чувствовать боли!
Он не мог определить, как долго провел в этом блаженном бесчувствии, но отрезвила его сильно напугавшая мысль. Мысль, что здорово пугала его и раньше. Мысль о том, что он, как выразился однажды бес по имени Йотойрх, все-таки «отстирал сам себя» и теперь окончательно «растворился в этой бесконечности».
Немного подумав, Андрей успокоился. Если бы он себя отстирал, то утратил бы самоосознавание, и решил, что скорее всего просто уснул. Но тут его напугала новая мысль, что страшный бес наверно уже ушел, что все прачи и прачки вернулись к стирке, и только один Андрей стоит, замерев, и не стирает. И что бес надсмотрщик, наверное, уже подходит к нему, раскручивая свою плеть.
Андрею пришлось приложить запредельное усилие, чтобы хотя бы на волос сдвинуть направление своего неподвижного взгляда. Но как только ему это удалось, сила, что удерживала его в неподвижности, будто сдалась. Андрей смог распрямиться и осмотреться, а от увиденного испытать потрясение.
Он сидел на земле все в тех же желтых дюнах, из которых и попал в прачечную, уставившись взглядом на стену неглубокой пещеры. То, что он принимал за прачей, прачек, бесов и чертей, за котлы и за клубящийся над ними пар, все это было лишь неверными тенями, отбрасываемыми на стену пещеры. Может это были тени от низких облаков, может это тени от пылевых вихрей, что гонял по дюнам ветер, но все вместе эти тени каким-то непостижимым образом создавали подвижную игру.
Андрей понял, что его воображение достраивало эту игру теней в невызывающую сомнения страшную реальность. Он даже покачал головой, не желая верить. А еще он осознал, что самым потрясающим розыгрышем, который он испытал в своей жизни, оказался тот, в котором он разыграл сам себя. Мысль показалось забавной, и сам того не желая, Андрей невольно улыбнулся. А в следующий миг из-за правого плеча выступил ангел.
– Копьеносец?! – поразился Андрей, - Как ты здесь оказался?
– Я никуда не уходил, - ответил ангел своим глубоким голосом, пробирающим до космических глубин.
– О! – для выражения чувств подходящих слов у Андрея не нашлось, - Ты все это время был здесь?
– Не прошло никакого времени, - с несокрушимой ангельской прямотой ответил Копьеносец, - Я впихнул тебя в прачечную. В тот же миг ты из нее вышел.
– Да? – Андрей опять отказывался верить, - Ну хорошо, возможно… не было никакой вечной стирки, и пусть даже мига не прошло… но ведь тогда и прачечная – тоже игра моего воображения. Как ты мог в нее меня впихнуть?
– Все верно, - невозмутимо подтвердил Копьеносец, - Игра воображения. Но твоя игра не означает, что второго прачечного отделения не существует.
– Я опять ничего не понимаю, - пожаловался Андрей, - Игра моего воображения существует независимо от меня?
– Игра существует, - подтвердил ангел и топнул по земле, подняв пыль.
– Я не понимаю.
– Неважно, - строго сказал копьеносец, - Ты прошел через прачечное отделение. Ты заслужил возможность начать сначала. Сотворившая тебя душа согласилась пройти с тобой через еще одно воплощение.
Копьеносец расправил свои крылья, и крылья его затмили небо, заслонили ветер, а затем закрыли и землю ненавистных желтых дюн. Когда крылья затмили все, Андрея в который уже раз ослепило кромешной тьмой. А дальше… дальше он родился младенчиком в крестьянской семье. Отца его звали Ефимом, мать его звалась Радой. Еще был старший брат Иван. А самого его назвали Василием. И так он начал свой новый путь в мире под названием Ниферия.
Дальше сон пошел отдельными вспышками, показывая Васину жизнь чередой кратких отрывистых воспоминаний. Как мать брала его на руки… как его впервые посадили на телегу, а он сильно испугался впряженного в телегу быка… как ему впервые дали в руки вилы… как уходил на войну старший брат Иван… как отец будил ни свет, ни заря, чтобы увезти от полянских приказных, приехавших в деревню набирать новобранцев, а Васька тогда трудно просыпался из глубокого сна, будто выныривал со дна глубокого колодца.