Миры Филипа Фармера т. 19. Ночь света. Отче звёздный. Мир наизнанку

Фармер Филип Хосе

— Господи, дай мне силы, — пробормотал Андре.

— Вы должны сделать выбор, — обратился Кэрмоди к капитану. — Сделайте то, что вам подсказывают вера и разум. Или подчинитесь уставу Саксвелла и Сообщества. Что же вы выбираете?

Ту стоял в напряженном молчании; погруженный в свои мысли, он казался отлитым из бронзы. Не дожидаясь его ответа, Кэрмоди направился к кораблю. Посередине поляны он остановился, потряс сжатыми кулаками и крикнул:

— Нет смысла пытаться вселить в наши души панику, Отец. Зная, что ты делаешь и как, мы в состоянии противостоять этому, ибо мы — люди!

Его слова не долетели до людей,

толпящихся вокруг корабля. Они кричали друг на друга и боролись за место на ступеньках, чтобы побыстрее попасть внутрь. Отец, должно быть, собрал все деревья в округе в единую батарею, испускающую устрашающие волны, самую могучую из созданных им. Волна походила на прилив, унося всех с собой. Всех, за исключением Кэрмоди и Андре. Даже Ту не выдержал и побежал к «Чайке».

— Джон, — простонал епископ. — Простите меня. Но я не в силах этого вынести. Я не про ультразвук. Нет. Я про предательство. Призрак того, против чего я боролся еще с юности. Это неправда, что, когда ты видишь лицо неизвестного врага, ты уже наполовину победил. Я не могу этого вынести. Меня неодолимо тянет стать этим проклятым Отцом… Мне очень жаль, поверьте. Но я должен…

Он повернулся и побежал в лес. Кэрмоди было погнался за ним, крича, но очень скоро отстал. Вдруг впереди него, в темноте, раздался рев. Затем крик. И тишина.

Не колеблясь ни секунды, священник бросился вперед, держа фонарик в вытянутой руке. Когда он увидел большую кошку над скрюченным телом, серой мохнатой лапой разрывающую живот жертвы, он снова закричал и пошел в атаку. Огромная кошка зарычала, выгнув спину; казалось, она вот-вот поднимется на задние лапы и раздерет смельчака окровавленными когтями. Но она лишь зарычала, повернулась и скачками унеслась прочь.

Но было уже слишком поздно. На этот раз ничто не вернет епископа к жизни. Разве что…

Кэрмоди содрогнулся и поднял бездыханное тело. Пошатываясь, он пошел к кораблю. На поляне его ждал Отец.

— Отдай мне тело, — прогремел голос.

— Нет! Ты не поместишь его в желейное дерево. Я забираю его на корабль. Когда мы вернемся домой, мы устроим ему достойные похороны. Ты можешь прекратить наводить панику. Я разъярен, а не напуган. Мы улетаем и, несмотря ни на что, не берем тебя. Будь проклят и делай что хочешь.

Голос Отца смягчился. Теперь он звучал печально и задумчиво:

— Ты не понимаешь, человек. Я забрался к вам в ракету, вошел в каюту епископа и попытался сесть в кресло, которое оказалось слишком мало для меня. Мне пришлось устроиться на холодном жестком полу; сидя, я размышлял о новом путешествии в огромном межзвездном пространстве, о многих чужих, неуютных и тошнотворно низкоразвитых мирах. Мне показалось, что стены начали двигаться и смыкаться надо мной. Они хотели сокрушить меня. Неожиданно я осознал, что не смогу выдержать пребывания в четырех стенах ни минуты, и, хотя наше путешествие закончилось бы очень скоро, я бы опять оказался в замкнутом пространстве. Там будет множество пигмеев, кишащих вокруг меня, сокрушающих друг друга и, возможно, меня в попытке поглазеть на чудо, прикоснуться ко мне. Их будут миллионы, и все захотят потрогать меня своими грязными волосатыми маленькими лапами. Я подумал о планетах, кишащих нечистоплотными женщинами, готовыми рожать, и обо всем, сопутствующем их греховности. Подумал о мужчинах, обезумевших от желания населить их детьми. Подумал о безобразных городах, воняющих мусором. Подумал о пустынях, которые захлестывают эти неряшливые миры, о беспорядках, о хаосе, о несовершенстве.

Мне пришлось выйти наружу, чтобы вдохнуть чистый и надежный воздух Прорвы. Это было тогда, когда появился епископ.

— Тебя ужаснула сама мысль о перемене. Я пожалел бы тебя, если бы не то, что ты сделал с ним, — процедил Кэрмоди, кивнув на свою окровавленную ношу.

— Мне не нужна твоя жалость. Ведь я Отец. А ты лишь человек, которому суждено навсегда обратиться в прах. Но не вини меня. Он мертв по собственной вине, а не по моей. Спроси у его кровного отца, почему он получал не любовь, но лишь удары, почему его стыдили, даже не говоря за что, почему его учили прощать других, а не себя.

Достаточно. Отдай мне тело. Он мне нравился, я почти мог переносить его прикосновение. Даже мне необходим кто-нибудь, с кем можно поговорить, кто понимает меня.

— С дороги! — потребовал Кэрмоди. — Андре сделал свой выбор. Он завещал мне позаботиться о нем. Я любил его, несмотря на то что не всегда одобрял его мысли и поступки. Он был великим человеком, несмотря на все его недостатки. Никто не мог сравниться с ним. С дороги, иначе мне придется применить насилие, которого ты так боишься, хотя это не мешает тебе посылать в качестве исполнителей диких зверей. С дороги!

— Ты опять не понимаешь, — прошептал гигант, одной рукой вцепившись в бороду. Черные подернутые серебром глаза смотрели на Кэрмоди. Через минуту священник затащил свою ношу в «Чайку». Мягко, но неумолимо закрылась за ним дверь шлюза.

Некоторое время спустя капитан Ту, сделав все необходимое для подготовки к гипертрансляции, зашел в каюту епископа. Кэрмоди был там, стоя на коленях перед кроватью, на которой лежало тело.

— Я немного задержался из-за того, что мне пришлось забрать у миссис Рэкки бутылку и ненадолго запереть ее, — объяснил капитан. Немного помолчав, он продолжил: — Только не думайте, что я ненавидел покойного. Но правда есть правда. Епископ совершил самоубийство и недостоин чести быть похороненным в освященной земле.

— Откуда вы можете это знать? — возразил Кэрмоди, не поднимая головы; губы его продолжали беззвучно шевелиться.

— Не сочтите это за неуважение к покойному, но у епископа была власть над животными. Он приказал зверю убить его. Это было самоубийство.

— Но вы забываете, что волны паники, использованные Отцом, для того чтобы побыстрее загнать нас на корабль, действовали и на животных. Зверь мог убить епископа лишь потому, что он оказался у него на пути. Как мы теперь сможем узнать правду?

Кроме того, Ту, не забывайте о том, что епископ, может быть, даже мученик. Он знал, что единственным средством вынудить Отца остаться на Прорве была его смерть. Отец не смог бы выдержать мысли, что его планета останется без присмотра. Андре был единственным из нас, кто мог занять место Отца в его отсутствие. В этот момент он, конечно же, не знал, что Отец переменил свое решение из-за неожиданного приступа клаустрофобии.

Все, что епископ знал в этот момент, так это то, что его смерть прикует Отца к Прорве и освободит нас. И если он преднамеренно убил себя при помощи хищницы, то разве при этом он перестает быть мучеником? Женщины предпочитали смерть бесчестью и были канонизированы.