Миры Филипа Фармера т. 19. Ночь света. Отче звёздный. Мир наизнанку
Шрифт:
Странно, подумал он. Неужели человек может превратить свою протоплазму в твердый сплав? И это при почти полном отсутствии меди и других металлов! Но если бы даже металлов хватало на выплавку бронзы, какая огромная температура потребовалась бы для этого!
Единственным объяснением было воздействие звезды. Она насытила энергией ту матрицу, которую создало подсознание этого бедолаги, и тело мгновенно превратилось в статую. На протяжении Ночи человеческая психика предавалась безграничному полету фантазии и подсознательно использовала непознанные разумом силы, которые всегда существовали вокруг нее.
Если это так, подумал Кэрмоди, то человек обладает потенциалом
Но почему люди могут соприкасаться с этой силой только Ночью? Обладая таким могуществом, они покорили бы всю Вселенную. Безумная свобода! Ничего невозможного! Человек передвигался бы с планеты на планету без космических кораблей. Один шаг из храма Бунты на Радости Данте — и ты уже на земном Бродвее, за полторы тысячи световых лет от этих долбанных кэринян. Любой мог бы становиться кем угодно, творить чудеса, швыряться солнцами, как мальчишки баскетбольными мячами. Пространство, время и материя перестали бы быть неприступными стенами. Они превратились бы в открытые двери.
Человек мог обретать любую форму: к примеру, дерева, как муж мамаши Кри, или бронзовой статуи, как этот придурок. Он мог копаться невидимыми руками в глубинах земли, извлекая абстрактные минералы и безвредно выплавляя из них клетки своего тела — причем без топок и жара, без знания химии и биологии.
Но во всем этом существовал один недостаток. Постепенно, исполнив каждое из своих желаний, человек должен был умереть. Совершая чудеса метаморфоз, он не мог бы продлить чуда жизни.
И эта полустатуя тоже умрет, как умрет Скелдер, когда безумная похоть раздует и разорвет чудовищный член, который он отрастил для удовлетворения своих желаний. А может быть, член станет таким большим, что монах превратится в его придаток, сучащий ножками на далеком-далеком конце. Он умрет, как умрет и преподобный Рэллукс, сгорающий в воображаемом огне иллюзорного ада. Они все умрут, если только не выйдут из мертвой петли разума и не затеряются в огромном море телесных изменений.
«А как насчет тебя, Джон Кэрмоди? — подумал он. — Неужели Мэри — это предел твоих желаний? Почему ты так цепляешься за нее? Какой вред может принести тебе ее воскрешение? Другие люди обрекают себя на страдания и гибель. Но в воскрешении Мэри нет ни того ни другого. Неужели ты исключение из правил?»
— Я — Джон Кэрмоди! — шепотом воскликнул он. — Я всегда был, есть и буду исключением!
Откуда-то сзади донесся рев, похожий на львиное рычание. В ответ раздались крики людей. Рычание повторилось, и тут же кто-то завопил, словно в смертельной агонии. Рев стал громче. Внезапно послышался странный звук, будто где-то рядом лопнул огромный воздушный шар. Кэрмоди смутно почувствовал, что ноги его погрузились во что-то мокрое. Влага ощущалась даже на лодыжках.
Он удивленно осмотрелся вокруг и обнаружил, что луна ушла за горизонт. А значит, скоро поднимется солнце. Неужели он всю ночь стоял на пьедестале и часами предавался пурпурным грезам?
Кэрмоди заморгал и покачал головой. Он вновь поддался чужому влиянию. Его захватили мысли человека-статуи, и время потекло для него так же медленно и сонно, как для этого бронзового истукана. А еще раньше он испытал алую похоть Скелдера, негу Мэри и ее страсть к монаху-сатиру, удары пуль, разрывавших тело, страх женщины перед смертью, растворение в небытии, горящую плоть Рэллукса и агонию душ, обреченных на вечное проклятие. Да, он чувствовал это, перед тем как стать жертвой статуи и ее минеральной философии. Возможно, он так и остался бы ее пленником, если бы что-то не вырвало его из бесконечных размышлений. Но даже теперь, выйдя из комы, Кэрмоди чувствовал чары этого безмолвного места, где время текло не спеша, наполняя тело и разум сладким пурпурным туманом.
В следующий миг Кэрмоди снова стал самим собой. Он попытался сдвинуться с места и понял, что застрял здесь не только ментально. Палец, который он сунул в рот статуи, теперь был крепко зажат между бронзовыми зубами, и, несмотря на все усилия, руку освободить не удавалось. Кэрмоди не чувствовал боли. Очевидно, палец онемел из-за нарушенной циркуляции крови. Но какая-то боль должна была остаться. Черт! Если он станет размышлять в том же духе, ему придется признать, что его плоть постепенно превращается в бронзу…
Но, вероятно, в тот момент человек-статуя еще не закончил свою трансформацию. Его мягкий язык почувствовал палец Кэрмоди, и кэринянин автоматически, если только не по злому умыслу, начал закрывать металлический рот. Истукан закрывал его медленно, всю Ночь. И теперь, когда с восходом солнца этот процесс завершился, его челюсти застыли навсегда. Они уже никогда не откроются, потому что живая душа человека покинула бронзовое тело. Во всяком случае, Кэрмоди больше не улавливал чужих мыслей и проецируемых чувств.
Он быстро осмотрелся, встревоженный не только тем, что попал в капкан, но и тем, что находится вне защиты. Хуже всего было то, что он выронил пистолет. Оружие лежало у самых ног, однако, как он ни извивался и ни вытягивал левую руку, кончики пальцев оставались в нескольких дюймах от желанного предмета.
Кэрмоди выпрямился и обрушил на истукана мощный залп проклятий. Этот взрыв эмоций не имел практической пользы, но Кэрмоди почувствовал, что немного разрядился.
Он осмотрел безлюдную улицу, а затем глянул вниз, припомнив, Что ночью его ноги почему-то стали мокрыми. На сандалиях виднелась засохшая кровь. Она же испятнала зеленые и белые полосы его модных штанов.
— О нет, только не это! — проворчал он, подумав о кровавом гейзере на кухне миссис Кри.
Однако дальнейший осмотр засвидетельствовал, что козни Мэри здесь ни при чем. Кровь принадлежала чудовищу, лежавшему у подножия пьедестала. Его застывшие мертвые глаза смотрели в пурпурное утреннее небо. Монстр был вдвое выше среднего кэринянина, и все его тело покрывала голубоватая перьевидная шерсть. Очевидно, обычный волосяной покров бедняги, почти такой же, как у многих землян, превратился в густые космы. Чтобы удержать огромный вес, ноги утолстились и стали напоминать задние ноги слона. Толстый и длинный хвост походил на хвост тираннозавра; Пальцы деформировались в когти, лицо заострилось и приобрело звериные черты. Увеличившиеся скулы обросли большими выпуклыми мышцами. А в пасти поблескивали острые клыки, намертво вцепившиеся в оторванную руку какого-то неудачника — возможно, одного из тех, кто пал во время боя. Других трупов на улице не было, но на мостовой и тротуаре виднелись большие лужи крови.
Внезапно из-за угла вышли шесть человек и остановились, уставившись на Кэрмоди. У них не было оружия, но что-то в выражениях их лиц встревожило землянина. Он еще раз попытался высвободить палец, яростно дергая его, потея и ругаясь. Но, взглянув на ухмылку и безжизненные глаза статуи, обреченно вздохнул. Будь этот истукан из плоти и крови, он быстро уговорил бы его разжать зубы. Но теперь, став по-металлически беззаботным, этот мертвый и несгибаемый упрямец не слышал ни просьб, ни оскорблений.