Миры Харлана Эллисона. Том 0. Волны в Рио
Шрифт:
Размеренный шум дождя за окном позади него заставил Хуберта раздраженно пожевать губами. Даже если его работа состояла только в том, чтобы сверять прогнозы погоды, поступающие из отделов на верхних этажах, с сообщениями, принимаемыми девицами по телетайпу, он вращался в бюро Хэвлока, Бейгена и Эльсессера достаточно долго, чтобы самому научиться прекрасно предсказывать погоду.
Даже если мистер Бейген был крупнейшей величиной в сфере оптовой торговли сельскохозяйственными продуктами, а Хуберт одним из самых незаметных звеньев в производственной цепочке, объединявшей много сотен людей, он все же не имел права так орать на него.
Хуберта
* * *
Он возвращался домой под дождем, воротник был поднят, шляпа надвинута чуть ли не на уши, носки ботинок начали из-за воды терять свой блеск, а мысли Хуберта стали принимать консистенцию, очень напоминающую раздраженное небо над его головой.
Восемь лет, проведенных в фирме Хэвлока, Бейгена и Эльсессера не дали ему ничего, за исключением вручаемых еженедельно шестидесяти восьми доларов пятидесяти пяти центов. Работа была рассчитана на идиота, и хотя Хуберт никогда не кончал колледжа, это занятие было значительно ниже его способностей.
В фирме отдел Хуберта был одним из тех небольших служб, которые оказывают помощь фермерам в рамках сферы обслуживания, какой занимается компания.
Долгосрочные прогнозы погоды для всех районов страны расхватывались каждую неделю тысячами подписчиков.
Раскаты грома прервали размышления Хуберта, заставив его в полной мере прочувствовать мерзость погоды. Дождь промочил его от верхушки шляпы до подметок ботинок, умудрился пробраться даже под поднятый воротник и теперь стекал по спине отвратительно холодными ручейками. Хуберт представил, как ждут его дома с газетой - та, которую он купил на углу, превратилась теперь в бесформенную массу, - с домашними туфлями наготове, но он знал, что такого не может быть.
Хуберт никогда не был женат лишь потому, как говорил он сам себе, что никак не может найти девушку, которая бы ему подходила. По сути дела, последнее любовное приключение, о котором он мог вспомнить, имело место пять лет назад, когда он две недели отдыхал на Медвежьей Горе. Она была телеграфисткой из "Вестерн Юнион", звали ее Алиса, и она обладала на удивление шелковистыми каштановыми волосами. Хуберт даже подумал тогда: "Возможно, это она". Но потом он вернулся в Нью-Йорк, а она в Трентон, штат Нью-Джерси, даже не попрощавшись хотя бы ради приличия, и Хуберт отчаялся когда-либо отыскать свою Единственную.
Он прошел по Пятьдесят Второй Восточной до Седьмой Авеню, волоча ноги, злясь на лужи, которые подворачивались на пути, причем так, что он не мог перейти через них, не промочив ботинки. На Пятидесятой он сел в подземку и всю дорогу просидел, погруженный в размышления.
Разве может Бейген подумать, что он, Хуберт, внутри весь кипит? Я проработал в этой фирме восемь лет, три месяца и... Ладно, я хорошо справлялся с делами чуть больше восьми лет и трех месяцев. Так почему он думает, что имеет право притеснять окружающих. Я могу быть незначительной величиной, но будь я проклят - его сознание огляделось вокруг, смущенно и опасаясь увидеть, что кто-нибудь наблюдает за ним, - если стану выносить подобное обращение. Уволюсь, вот что я сделаю! Посмотрим, как он тогда запрыгает. Кого он еще найдет на эту работу, чтобы делать ее так же тщательно, как я?
Но даже произнося это,
"ТРЕБУЕТСЯ клерк, 18-20 лет, в будущем до сорока долларов в неделю. Обращаться: Пятьдесят Вторая Восточная улица, 229, "Хэвлок, Бейген и Эльсессер".
Он так отчетливо мысленно видел это объявление по той причине, что сам откликнулся на него восемь лет, три месяца и сколько-то дней назад.
Отшибавший мысли грохот трамвая, пронесшегося над линией подземки, обрушился на Хуберта и, как время от времени случается с каждым, все его мысли суммировались, суммировались восемь лет, суммировалась вся его жизнь.
– Я - неудачник.
Он произнес это вслух, и головы вокруг повернулись, но он не обратил на это внимания.
Он повторил сказанное мысленно, но еще более отчетливо, потому что это была правда, и он знал об этом: "Я - неудачник... Я никогда не побываю в Пуэрто-Рико, в Индии или даже в Треноне, штат Нью-Джерси, - подумал он.
– Самое отдаленное место, куда я уезжал из этого города - Медвежья Гора, да и то я там пробыл всего две недели. Я никогда никого по-настоящему не любил, кроме матери, но матушка уже тринадцать лет как скончалась. И никто никогда по-настоящему не любил меня".
Когда нить его размышлений прервалась, Хуберт осмотрелся затуманенными глазами и обнаружил, что проехал свою станцию. Он поднялся наверх, перешел на противоположную сторону и сел в трамвай, идущий к Сто Десятой Восточной.
В его комнатушке, заваленной книгами и периодическими изданиями до такой степени, что свободного места почти не оставалось, Хуберт скинул мокрую шляпу, пиджак, повесил их поближе к батарее и уселся на кровать, которая служила ему и диваном.
Я бы хотел, чтобы со мной произошло что-нибудь поистине необыкновенное, думал Хуберт. Я бы хотел, чтобы произошло что-нибудь настолько захватывающее, что все на улице оборачивались бы мне вслед и говорили: "Смотрите, вон идет Хуберт Краузе! Вот это человек!" И чтобы при этом все испытывали благоговейный трепет, чтобы поражались мне".
– Каждый человек хоть единожды в жизни удостаивается славы!
Он произнес эти слова с силой, так как верил в них. Но ничего не случилось, и в ту ночь Хуберт отправился спать под аккомпанимент ветра, завывающего между блоками жилых домов, и дождя, барабанившего по стеклу.
Возможно, теперь смоет хоть немного грязи снаружи, подумал Хуберт об окне, которое не мылось с тех пор, как он последний раз открывал его, а ведь это был пятый этаж, управляющему не удалось найти мойщика стекол, а Хуберту было страшно высовываться наружу.
Сон начал наваливаться на него. Хуберт был уверен, что опять моет стекло, и снова на него обрушились все страхи того дня.
Почти как заклинание он пробормотал стишок, запомнившийся еще с детства, который ему приходилось повторять тысячи раз:
Дождик, дождик, перестань,
Я поеду в Аристань.
Дождик, дождик, уходи,
В другой раз к нам приходи.
Он захотел произнести ее еще раз, но заснул на полуслове.
* * *
Дождь лил всю неделю, и когда в воскресенье утром Хуберт появился из утробы своего каменного коричневого дома, земля возле единственного дерева, косо росшего на наклонном тротуаре Сто Десятой, казалась мягкой и жидковатой. Сточные канавки бурлили от низринувшихся потоков. Хуберт взглянул на темное небо, выглядевшее темным даже сейчас, в одиннадцать утра. На нем не было ни намека на солнце.