Миры Харлана Эллисона. Том 0. Волны в Рио
Шрифт:
– И что ты намерен?..
В Индонезии есть для таких вещей подходящий термин: "Djam Karet" час, что растягивается.
В Ватикане, в Гелиодоровых палатах - втором из огромных залов, которые Рафаэль расписал для папы Юлия Второго, - художник изобразил (а ученики закончили) величественную фреску, где представлена историческая встреча папы Льва Первого с гунном Аттилой в году 452-м от Р. X.
На упомянутой фреске Рафаэль отобразил веру всех христиан в то, что именно духовное превосходство Рима защитило его в тот грозный час, когда нечестивый гунн явился разграбить и сжечь Священный Град всех католиков. Рафаэль, помимо всего прочего, написал
"Djam Karet". Поле силовой линии, выхаркнутое из центра параллакса Гдекогдании, - поле это пульсацией прошло сквозь время, пространство и сознание всех людей за дважды по десять тысячелетий. Потом внезапно и совершенно непредсказуемо прервалось - и гунн Аттила вдруг схватился за голову - в мозгу у него что-то разом свернулось и зашипело будто змея. Перед глазами повисла пелена - потом все прояснилось - и предводитель гуннов испустил хриплый и глубочайший выдох. Затем отдышался и, не теряя ни секунды, приказал своим полчищам повернуть назад. Лев Великий возблагодарил Господа Всемогущего и живую память о Христе Спасителе. Легенда добавила туда святого Петра. А Рафаэль - святого Павла.
Дважды по десять тысячелетий - "Djam Karet" - поле прошло пульсацией а потом в краткий момент, который запросто мог оказаться мгновениями, годами, тысячелетиями, - вдруг прервалось.
Легенда не говорит правды. Вернее - не говорит всей правды. Ибо за сорок лет до набега Аттилы Рим был взят и разграблен готом Аларихом. "Djam Karet". Через три года после странного отступления Аттилы Рим снова был взят и разграблен - на сей раз Гензерихом, королем вандалов.
Так что у всего есть своя причина. К примеру, тому, что мусорный поток безумия вдруг прекратил истекать из прокачанного разума семиглавого дракона - через все "где" и все "когда"...
Семф, предатель cвоей расы, парил перед Советом. Его друг - тот, что теперь искал для предателя последнего проноса, Линах, занимал на слушании место Проктора. Негромко, но красноречиво новоиспеченный Проктор излагал свою версию проделки великого ученого.
– Резервуар прокачивался, и тогда он сказал мне: " Прости меня, ибо я люблю своих ближних. В каком бы "где" и каком "когда" они ни были. Мне приходится. Сфера, где я работаю, жестока и бесчеловечна. Мне нельзя не любить. Так что прости меня". А потом он промежнулся.
Шестьдесят членов Совета - представители всех рас, что существовали в центре: и птицеликие звономуды, и голубые недоизвраты, и большеголовые балдофоны,
– Я обращаюсь к высокому Совету с нижайшей просьбой утвердить приговор об окончательном проносе для этого человека. Пусть даже его промежуция длилась считанные мгновения, у нас нет возможности выяснить, какой урон или какая внеприродность была вызвана в Гдекогдании упомянутым поступком. Акт этого человека по сути своей - акт зверя. Действие, обрекшее шестьдесят рас центра на будущее, где по-прежнему будет торжествовать безумие. Единственным наказанием за подобное преступление должна быть немедленная терминация.
Совет вышел в отключку и стал думать. Бесконечно долгие мгновения спустя связь была восстановлена. Все члены Совета безоговорочно поддержали обвинение Проктора. Его требование о приговоре постановили привести в исполнение.
На притихших берегах мысли, человека - скомканный серый пакет - нес на руках его друг и палач, Проктор. Потом, в пылящем беззвучии надвигающейся ночи, Линах со вздохом положил Семфа в тень.
– Почему ты остановил меня?
– с усталой гримасой спросил скомканный пакет, пока еще не лишенный рта. Линах отвернулся в набегающий мрак.
– Почему?
– Потому что здесь, в центре, еще есть надежда.
– А не в центре? Для всех остальных - там, повсюду - для них что, нет никакой надежды?
Линах неторопливо уселся и принялся погружать ладони в золотистую пыль. Та медленно просачивалась сквозь пальцы - сыпалась обратно, устилая жадную плоть земли.
– Если мы сможем начать отсюда, если сможем последовательно расширять и расширять наши границы, то однажды, когда-нибудь, нам удастся достичь конца времен с той самой крошечной надеждой. А пока что пусть будет хоть один центр, где нет безумия.
Семф торопливо заговорил. Конец стремительно приближался.
– Ты приговорил не только меня. Ты приговорил их всех. Ведь безумие дух самой жизни. Сила жизни. Можно загнать ее в бутыль- Можно. Как славно! Нужен тебе самый что ни на есть гений - взял да и откупорил. И к такой жизни ты приговорил их на веки вечные. Причем во имя любви.
У Линаха вырвался звук, что вполне мог быть словом.
Но Проктор тут же втянул его обратно. Семф коснулся ладони своего палача чем-то дрожащим, что вполне могло быть рукой. Нежность и тепло перетекали из пальцев.
– Мне жаль тебя, Линах. Ты так и не стал человеком. Вот в чем твое проклятие. Этот мир создан для борцов. А ты так ничему и не научился.
Линах молчал. Он думал только о той прокачке, что теперь будет длиться всю вечность. Раз запущенной прокачке и уже никакими силами не обратимой.
– Сделаешь мне памятник?
– спросил Семф.
Линах кивнул:
– Все как положено.
Семф мягко улыбнулся:
– Тогда сделай его им. Не мне - им. Ведь это я изобрел им на погибель эту проклятую бутыль. Так что мне памятник ни к чему. Выбери кого-нибудь. Не самого важного и значительного. Просто того, чей облик им все-все подскажет. Когда найдут и поймут. Возведи этот памятник в мою честь. Сделаешь?