Миры Харлана Эллисона. Том 0. Волны в Рио
Шрифт:
Бергман держал в руке смятую газету, открытую на 118 странице, и смотрел вниз на стол.
Естественно, сегодня как раз будет операция на мозге со всеми этими зондами, змеевидными трубками, проникающими в пациента!
Бергман судорожно сглотнул и направился к пустому месту рядом с Томасом.
У него были черные волосы и некрасивое лопатообразное лицо. Высокие, выдающиеся скулы придавали ему мрачный вид, а его изможденность подчеркивалась выделяющимися венами на висках и заостренным носом с горбинкой в том месте, где его разбили много лет
Голубые глаза были глубоко посажены и казались темными. Жидкие волосы едва приглажены для того, чтобы не закрывали глаза.
Он упал в кресло, отведя глаза от операционного помоста, но сохраняя в поле зрения лицо Мюррея. Затем протянул ему газету. Молодой доктор медленно повернулся и спокойно посмотрел на Бергмана.
Бергман еще раз предложил газету, и Томас взял ее. Он переворачивал страницы ниже уровня кресел, пытаясь уловить свет, исходящий снизу. Вдруг его рука судорожно смяла газету - он увидел пять строк некролога.
Колбеншлаг умер.
Мюррей повернулся к Бергману - его глаза выражали бесконечную печаль:
– Мне жаль, Стюарт.
Он смотрел несколько мгновений на Бергмана, понимая, что помочь ему ничем не сможет. Колбеншлаг был учителем Стюарта Бергмана, его другом, больше чем отцом, от которого Бергман убежал еще в юности. Сейчас он остался совсем один...
у его жены Тельмы был не тот склад ума, чтобы помочь ему в этой ситуации.
Усилием воли он заставил себя продолжить наблюдение за операцией, испытывая непреодолимое желание взять Бергмана за руку, помочь одолеть горе, охватившее его. Но этот сильный человек не позволял жалеть себя.
Внимание Бергмана переключилось на операцию, поскольку больше делать было нечего. Десять лет жизни потратил Бергман на то, чтобы стать врачом, а сейчас он наблюдал за тем, как безликие куски металла делают все в 10 раз лучше.
Мюррей Томас внезапно ощутил учащенное дыхание рядом, но не повернул головы. На его глазах последние недели Бергман все ближе и ближе приближался к неизбежному срыву - с того времени, какмехдоки полностью утвердились и врачей низвели до уровня ассистентов, новичков, подносчиков инструментов.
Лишь бы Бергман не сорвался сейчас...
Мехдоки внизу продолжали операцию. Одно из складывающихся змееподобных щупалец мехдока было оснащено топкой циркулярной пилой, и, пока Томас наблюдал, эта пила устремилась вниз, и послышался резкий звук от соприкосновения костей черепа и стали.
– Господи! Прекратить, прекратить, прекратить!..
Томас опоздал на секунду. Бергман вскочил со своего места и бросился по проходу вниз, молотя кулаками по прозрачному пластику "пузыря".
– Не дать даже... даже... спокойно умереть!
– всхлипывал он.
– Он там лежит, а эти грязные железяки... железяки, черт вас всех возьми! Железяки потрошат пациентов! Господи, что делать, что, что?..
Три ассистента ворвались в дверь, расположенную в дальнем конце "пузыря", и побежали вниз по проходу. Через секунду Бергмана схватили за плечи, руки, шею и потащили вверх.
Колкинз,
– Отведите его в мой кабинет, я буду немедленно.
Мюррей Томас видел, как его друга поволокли к светлому четырехугольнику в задней стене, и услышал слова Колкинза:
– Не обращайте внимания на этот срыв. Всегда может найтись неврастеник, не переносящий квалифицированно проводимой операции.
Мюррей Томас почувствовал горечь от этих слов. Бергман боится крови, вида операции?! Ерунда. Операционная была для Бергмана домом. Нет, этого не может быть.
Тут Томас осознал, что инцидент совершенно изменил настроение людей в "пузыре". Они были не способны более наблюдать за действиями мсхдоков, а мехдоки оставались невозмутимыми, спокойно и четко продолжали работу, снимая верхнюю часть черепа пациента.
Томасу стало безнадежно плохо.
– Клянусь перед Богом, Мюррей, я больше не могу!
Бергмана все еще трясло после обследования у Колкинза. Его руки слегка подрашвлли на столе. Неясные звуки доносились со стороны бара Медицинского Центра. Бергман провел рукой по волосам.
– Каждый раз. когда я вижу этих...
– он сделал паузу и не закончил фразу.
Мюррей знал, что за слово было бы произнесено. Монстры.
Бергман продолжал:
– Всякий раз, как я вижу мехдока, копающегося во внутренностях моего пациента своими щупальцами, мне становится дурно!
– Его смертельно бледное лицо покрылось каким-то неестественным румянцем.
Мюррей Томас похлопал его по плечу:
– Успокойся, Стюарт. Ты принимаешь это слишком близко к сердцу, и если не погубишь себя, что вполне возможно, то лишишься лицензии и тебе запретят практиковать.
– Он поглядел на Бергмана и подмигнул ему, желая разрядить обстановку.
Бергман проговорил с иронией:
– Практика у меня сейчас большая, конечно. У тебя тоже.
Томас постучал пальцем о стол, и разноцветные кусочки пластика задрожали, разбрасывая по напряженному лицу Бергмана пятна света.
– И кроме того, Стюарт, у тебя нет чисто научной причины ненавидеть мехдоков.
Бергман сердито посмотрел на Томаса:
– Наука здесь ни при чем. Моя душа этого не приемлет.
– Ну пойми, Стюарт, они ведь не ошибаются, они надежнее и работают быстрее и даже лучше чем... Колбеншлаг, ведь так?
Бергман неохотно кивнул, но выражение его лица не сулило ничего хорошего:
– По крайней мере, Колбеншлаг даже в своих очках с толстыми стеклами был человеком. Это не было похоже на кусок трубы, роющейся в мозге пациента.
– Он горестно покачал головой: - Старина Фритц не смог к этому привыкнуть. Это его и убило. Чертовы машины. Быть ассистентом у мехдока! Дьявол! Ты ведь знаешь, у старика было доброе сердце. После 50 лет в медицине оказаться годным лишь на то, чтобы держать тампоны для вшивой железяки."хуже того, понимать, что эта железяка держит тампон более твердо с помощью своей клешни. Вот что убило старину Фритца.