Миры Империума
Шрифт:
Я облизал губы и сглотнул слюну. Он наклонился вперед, положил руку на мою и с силой сжал ее.
— Вместе, брат мой, мы спасем цивилизацию, которая не должна погибнуть. Вы, с вашим целым и невредимым телом, здоровыми ногами, и я, с моей мечтой и опытом долгих лет, сможем поспеть всюду. Пока еще не поздно расправиться с жалкими заговорщиками, жадными грызунами, мечтающими разрушить крошечный островок порядка, созданный мной на руинах войны, уничтожить его, чтобы можно было разграбить и эти руины, истребить последний слабый росток западной культуры и предать мир на растерзание варварству.
Он вдруг умолк, затем улыбнулся, опять сжал мою руку и с глубоким вздохом откинулся в кресло.
— Простите, брат мой. Боюсь, я слишком увлекся риторикой, пора бы уже расстаться с этой привычкой. У нас будет еще достаточно времени для составления планов. А сейчас, может быть, вы расскажете мне о себе? Я вижу, в ваших жилах течет кровь Баярдов.
— Да, моя фамилия Баярд.
— Должно быть, вы очень хотели прийти ко мне, раз решились пробраться сюда в одиночку и без оружия. Никто и никогда еще не преодолевал стену без сопровождения и многочисленных бумаг.
Мне было очень трудно сидеть и молчать, но не мог же я с ходу поведать этому человеку об истинной цели своего визита. Припомнилось, какой прием он оказал императорским послам. Всплыли в памяти и рассказы Бейла в то утро на собрании в присутствии Бернадотта. Но передо мной был вовсе не тот безжалостный тиран, которого я ожидал увидеть. Напротив, меня обескураживало его неожиданное гостеприимство.
Следовало что-то ответить. На выручку в очередной раз пришел многолетний опыт дипломатической службы. И я прибег к беззастенчиво-льстивой лжи.
— Вы правы, Бриан, в моих силах помочь вам.— Я подивился, что сразу назвал его по имени, хотя это прозвучало так естественно.— Но вы ошибаетесь, полагая, что ваше государство является единственным уцелевшим очагом цивилизации. Есть и другая, сильная, динамичная и дружественная держава, которая желала бы установить с вами мирные взаимоотношения. И я — посланник ее правительства.
— Чудесно,— обрадовался он,— но откуда? — Он опять подался вперед, глаза его загорелись.— Радиочастоты молчат, а разведка на север вплоть до Москвы и на восток до Индии, как и на запад до океана, доносила только сведения об одичании и разрушениях.— Вдруг он выпрямился.— Конечно, это Америка!
Пока я обдумывал нейтральный ответ, он чуть выждал и добавил:
— Я сожалел об участи вашей страны, брат. Она стала одной из первых и самых значительных жертв Века Безумия. Вы не представляете, как я рад узнать, что от нее осталось хоть что-то. Значит, искра не погасла.
— Люди — стойкие животные,— вставил я.— Их не так легко истребить.
— Но почему вы не явились ко мне открыто? Избранный вами способ хотя и смел, но чрезвычайно опасен. Наверное, вы знали об изменниках в моем окружении и опасались, что мои враги не допустят вас ко мне.
Он так стремился во всем разобраться, что сам отвечал на большую часть собственных вопросов. Выгоднее всего было ограничить свои комментарии до минимума. Однако наступил подходящий момент для упоминания о судьбе двух агентов Бейла, которых, несмотря на дипломатическую аккредитацию, избили, пытали и в итоге прикончили. Мне не терпелось пролить свет на вопиющее противоречие в характере диктатора. И я решился.
— Помнится, год назад двоих послов к вам приняли плохо. Мне не приходилось рассчитывать на достойный прием. И я решил встретиться с вами приватно, лицом к лицу.
Лицо Баярда напряглось.
— Двое послов? Но я ничего о них не слышал.
— Сначала они встретились с генерал-полковником Ян-гом,— сказал я,— а потом вы приняли их лично.
Баярд побледнел.
— Есть один пес из числа опустившихся офицеров, предводитель шайки головорезов, живущей поборами с той жалкой торговли, какую мне удалось возобновить. Его имя Янг. Если он нанес ущерб посланникам вашей страны, я обещаю вам его голову.
— Рассказывали, что вы самолично расстреляли одного из них,— не отставал я.
Не сводя с меня глаз, диктатор вцепился рукой в подлокотник.
— Клянусь вам честью дома Баярдов, до сей минуты я не слышал о ваших послах, и по моей вине им не причинили никакого вреда.
Я поверил ему. Сомнения множились с каждой минутой. Идею о союзе с цивилизованной державой он встретил с явным воодушевлением. С другой стороны, я своими глазами видел погром, устроенный его бандитами во дворце, и атомную бомбу, которую они пытались взорвать.
— Хорошо. От имени моего правительства я принимаю ваши объяснения. Но каковы гарантии того, что нападения и бомбардировки не повторятся...
— Нападения и бомбардировки?!
Глаза у него округлились. Повисла пауза.
— Слава богу, вы пришли ко мне ночью, тайно,— сказал он,— Теперь я вижу, что нити управления делами ускользают из моих рук и ситуация намного сложнее, чем я предполагал.
— Всего за прошедший год имели место семь нападений, и четыре из них — с применением атомной бомбы,— сказал я.— Последнее — меньше месяца назад.
— По моему приказу,— начал он сдавленным голосом,— все ядерные материалы до последнего грамма, о которых мне было известно, затоплены в море в день основания этого государства. Я знал, что среди моих людей есть изменники, но и помыслить не мог, что найдутся злодеи, способные возродить этот ужас. Если еще не слишком поздно, прошу вас и ваше правительство принять мои заверения в том, что я предоставлю все ресурсы моего государства в руки самых надежных людей, входящих в подразделение, известное как Герцогская гвардия,— ветеранов, которых я вел в битву при Гибралтаре в тот день, когда в последний раз стоял на земле на собственных ногах. Они получат приказ разыскать и уничтожить тех, кто виновен в этих чудовищных преступлениях.
— Пока еще не поздно,— сказал я.
Он отвернулся и через комнату взглянул на акварель: на ней была изображена полуразрушенная стена под лучами солнца, пробивающимися сквозь листву деревьев.
— Сколько раз за эти годы, брат мой, я молился, чтобы еще не было поздно. Не поймите меня неправильно, я обращался не к ложному Богу священников. Я обращался к самому себе, стремясь отыскать в собственной душе мужество и сделать то, до чего долгое время другим, погрязшим в грабежах, не было дела. Мне хотелось сберечь то, что осталось от достижений человечества, дабы иметь точку опоры в борьбе с наступающим мраком. Я боролся с теми, кто сжигал библиотеки, переплавлял скульптуры алтаря Челлини, топтал Мону Лизу среди развалин Лувра. Добычи хватало всем — целые горы ценностей. Ведь столько людей погибло, а целые города остались почти невредимы. Да, в чем мы не знали недостатка, так это в добыче. Грабеж сам по себе представлялся логическим концом всего. Удавалось спасти лишь фрагмент здесь, кусочек там, постоянно твердя себе, что еще не поздно. Но шли годы, и ничего не менялось. Зато изменились сами люди: казалось, теперь они живут исключительно ради грабежа. Поначалу срабатывала необходимость: после атомных бомбардировок, эпидемий, голода уцелевшие в двадцатилетней войне были вынуждены рыскать среди руин в поисках средств к существованию. Но сокровищ оказалось так много, и тех, кто мог поделить их, осталось так мало, что сам дележ превратился в образ жизни. Промышленности, сельскому хозяйству, семье пришел конец. Сейчас ни у кого нет детей.