Миры под лезвием секиры

Брайдер Юрий Михайлович

— Да, — сдержанно кивнул кастилец. — Гадость.

— Ну это на чей вкус… Упились мы тогда в лежку! Там же и спать остались. Но без всяких блудодействий. Пацанки наши целоваться целовались и за сиськи позволяли щупать, но не больше. Комсомолки как-никак. И вот просыпаюсь я ночью от дикой жажды. Пробираюсь в темноте на кухню и зажигаю свет. Что же я там вижу? На столе спит моя одноклассница Ленка. Хорошая такая девчонка, спортивная. Сто метров лучше ее в то время только один я бегал. Перебрала она, значит, лишнего и заснула на кухне рядом с недоеденными закусками. А какой-то подлец из наших, конечно, стянул с нее трусики и напихал в это самое срамное место винегрета. От души напихал,

не пожалел. Полюбовался я на такой натюрморт и пошел досыпать. Утречком мы проснулись, пустую тару сдали, еще вина купили, на опохмелку. Сели опять за стол, а на нем только хлеб да этот самый вчерашний винегрет. Ленка его не ест и на всех нас подозрительно посматривает. Кому, мол, он тоже в глотку не полезет. Что тут будешь делать? Зачем мне лишние неприятности? Давлюсь, но ем. С тех пор года три на вареную свеклу смотреть не мог. Только в зоне опять приохотился.

— Давно замечаю, что вы не умеете ценить столь утешительное сокровище, дарованное вам Господом, — сказал дон Хаймес.

— Ты, Яша, о бабах наших, что ли? — переспросил Зяблик.

— Да! — Дон Хаймес сглотнул слюну, словно вспомнил о чем-то очень вкусном.

— Ну это уж как водится, — развел руками Зяблик. — Что имеем, не храним, потерявши, плачем… Жениться тебе надо, Яша.

— Я обручен с благородной доньей Долорес де Вильена, наследницей рода Аларкон, — высокомерно заявил кастилец. — Свадьба состоится через пять лет, как только невеста достигнет приемлемого возраста.

— Сколько же ей сейчас?

— Четыре года.

— У-У-У; — покачал головой Зяблик. — За пять лет ты всех наших баб перетрахаешь и за арапок возьмешься.

— Не упоминай при мне этих дщерей сатаны, — дон Хаймес снова схватился за меч.

— Молчу, молчу! — Зяблик сложил руки крестом. — Я это так, к слову… Хотя вот Смыков наш не одну негритянку перепробовал, когда на Кубе интернациональный долг выполнял, и очень даже доволен остался.

— Попрошу не утрировать, братец вы мой! — вскинулся задремавший Смыков. — Если кубинские женщины и дарили мне свою благосклонность, делали они это исключительно на почве уважения к нашей родине.

— Не спорю, — согласился Зяблик. — Больше тебе не за что давать. Только из чувства уважения к нашей родине.

С вершины холма, на который, натужно завывая, взобрался драндулет, уже видно было Старое Село — два десятка деревянных домиков, приткнувшихся в берегу бездонного провала, в который не так давно, наподобие града Китежа, канули (только безо всяких надежд на возвращение) сразу четыре улицы, бывший клуб и свиноферма.

Дорога впереди шла разсохой — раздваивалась под острым углом. Оба пути вели в Кастилию, но если левый имел за рубежом свое продолжение, то правый терялся в диких горных кряжах Сьерры-Морены. Нельзя было даже представить себе, какой маршрут выбрали аггелы, если они действительно побывали здесь.

Нынешний сельский староста знал Смыкова по каким-то старым делам, и с его помощью вскоре удалось выяснить, что загадочный автобус назад не возвращался и мимо кастильской заставы, на которой взимали пошлину золотом или алюминием, не проезжал. Кто-то из пастухов вспомнил, что пару дней назад видел за дальним лесом дым — густой и черный, совсем не такой, какой дает горящее дерево или торф.

Поспешили в ту сторону и вскоре обнаружили свежий съезд с дороги в поле, а еще через полчаса — начисто обглоданный огнем остов автобуса. Приехавшие сюда люди хладнокровно сожгли его, после чего — судя по отпечаткам подошв — налегке ушли в сторону границы. Дальнейшие следы терялись на вытоптанном коровами и овцами выгоне.

— Знать бы точно, кто здесь сшивался, — почесал за ухом Зяблик. — Вдруг это и не аггелы вовсе.

— А

кто же? — поинтересовался Цыпф.

— Да мало ли кто… Может, контрабандисты за товарами пошли, может, наши девки в кастильские бордели подались вербоваться.

— Они тут были… друзья ваши, аггелы, — отличавшийся не только феноменальным слухом, но и завидным зрением Смыков прищурился вдаль. — Вон и весточку оставили…

Действительно, свежую затесину на комле толстой сосны украшала сделанная моторным маслом надпись: «Ты на верном пути, Зяблик».

— Ну погодите у меня, мудаки, — сплюнул Зяблик сквозь зубы. — Я вас и на дне моря достану.

За въезд в пределы Кастилии пришлось уплатить немалую пошлину — четыре алюминиевые ложки с клеймом Талашевского общепита, а сверх того еще рубль советской мелочью, ходившей наравне с серебряными реалами на всех территориях от Агбишера до Баламутья. Затем пассажиров драндулета, исключая, естественно, дона Хаймеса, заставили поклясться, что они не будут прилюдно курить табак, хулить деву Марию и пресвятую Троицу, распространять среди людей и животных заразные болезни, вербовать рекрутов, вводить в искушение замужних женщин, совращать девушек и смущать местное население как речами, так и поступками.

На протяжении всей этой довольно долгой процедуры дорога у пограничного перехода оставалась пустой, но уже спустя три-четыре километра на ней стали попадаться пешие и конные путники, двигавшиеся в обоих направлениях. В целях экономии времени и средств они просто обходили заставу окольными тропами.

Места вокруг были дикие и опасные — три войны, одна за другой прокатившиеся по этой земле, заставили мирный люд бежать под защиту городских и монастырских стен, бросив свое жилье на попечение крыс, летучих мышей и разбойников. Эти три категории хищников между собой уживались мирно: первых интересовали только подвалы заброшенных домов, вторых — чердаки, а последних — дорога, вернее, кошельки и багаж путешествующих по ней людишек.

Первую остановку сделали на постоялом дворе, больше похожем на маленькую крепость, приготовившуюся к осаде. Хозяин долго не соглашался пускать драндулет за ворота, ссылаясь на то, что эта дьявольская телега своим видом, шумом и запахом до смерти напугает его мулов. Не помогли ни ласковые речи Смыкова, ни брань Зяблика, ни угрозы дона Хаймеса. Гнев сменился на милость только при виде пары алюминиевых кружек, из которых раньше пили разве что зеки, солдаты да транзитные пассажиры, а теперь — лишь купцы и гранды.

Постояльцы, потягивавшие вино за простыми деревянными столами, неприязненно косились на вновь прибывших. Непонятно было даже, кто вызывал у них большую антипатию: чванливый аристократ, потребовавший на свой стол скатерть, чумазый степняк, соплеменники которого в недавнем прошлом пролили немало христианской крови, или трое выходцев из соседней Отчины, чей внешний вид и повадки сразу выдавали охотников за людьми, хозяев быстрых пистолетов.

Зяблик, очень чутко ориентировавшийся в подобных ситуациях, сразу распознал, что здесь нет по-настоящему опасных противников, и повел себя с вызывающей наглостью — хаял вино, и в самом деле прескверное, швырял обглоданные кости в очаг и лапал служанку, лицом больше похожую на мула, чем на женщину. В свое время Зяблику довелось немало повоевать с кастильцами (сначала против них, потом вместе с ними против степняков, а в третий раз совсем наоборот), и он был невысокого мнения об их боевых качествах, хотя личной храбрости каждого в отдельности не отрицал. Однако толпа недисциплинированных, слабо обученных, мнительных и склонных к грабежу забияк — это еще не армия. В этом смысле кастильцы уступали даже племенному ополчению арапов.