Миры Пола Андерсона. Т. 1. Зима над миром. Огненная пора
Шрифт:
Да, да и ещё раз да, подумал Джоссерек, до боли сжав челюсти. Человек — первое из одомашненных животных. Но что за форму приняло это самоодомашнивание у вас, рогавиков? Это фанатичное, нерассуждающее, самоубийственное стремление уничтожить захватчиков, не считаясь ни с благоразумием, ни с соображениями на будущее…
— Солдаты Империи, — сказал он, — в точности соответствуют твоему описанию, дорогая моя. И не стоит презирать их за это. Нет! В прошлом северяне заставили их дорого заплатить за вторжение на свою землю. На этот раз они могут заставить вас дорого заплатить за сопротивление.
— Сомневаюсь, —
— Вы убиваете пленных? — опешил Джоссерек. — Никкитай, они выместят это на каждом рогавике, который попадет им в руки.
— Солдаты всегда так делают. У нас есть летописи прошлых войн. Как же иначе? Наши пленные не только не нужны им, как их пленные нам, но ещё и опасны.
— Но пленных обменивают…
— Как? Кто будет сговариваться об этом?
Ни переговоров. Ни стратегии. Ни армии. Будь у них все это… Имперский фронт сильно растянут. Хорошо направленный удар мог бы вполне прорвать его. Возможно, Сидир никогда и не пришел бы сюда, не будь он уверен, что такой опасности нет.
«И я всерьез полагаю, что смогу уговорить этих… этих двуногих пантер переменить свои взгляды, по которым они живут с самого пришествия льдов? В своем полушарии я наблюдал достаточно разных культур. Многие предпочли умереть, нежели измениться. Возможно, потому, что перемена — сама по себе уже смерть?
Я скажу свое слово на краевом вече, увижу их непонимающие взгляды как теперь у Никкитай — и уеду домой, а Дония… О Акула-Разрушительница, пусть её низложат в бою. Не дай ей выжить, стать голодной оборванкой, чахоточной, спившейся, нищей, побирающейся, сломленной».
Никкитай накрыла его руку своей.
— Тебе больно, Джоссерек, — тихо сказала она. — Могу ли я чем-то помочь тебе?
Он был тронут. Такие жесты у рогавиков редки. Он улыбнулся ей через силу.
— Боюсь, что нет. Не ты — причина моей печали. Она кивнула и прошептала:
— Да, ты, конечно, влюбился в Донию, путешествуешь с ней. — Помолчав, она с трудом проговорила: — Есть много историй о чужеземцах, прикипевших сердцем к нашим женщинам. Неразумно это, Джоссерек. Слишком уж мы не схожи. Женщина не страдает от этого, но он — да. — И она добавила, почти оправдываясь: — Не думай, что мы, северяне, не знаем любви. Мне надо было сказать тебе, куда мы едем. Туда, где лежат те, что пали в последнем бою с захватчиками ещё до вашего приезда. Двое моих братьев, и сестра, и трое мужчин, которые были для меня больше чем просто любовники. Я ведь могу уже не вернуться сюда… Ты согласен подождать, пока я навещу их могилы и помяну их?
Джоссерек не решился спросить, что такое для неё он. Развлечение, диковинка, одолжение, которое она делает Доний? Что ж, она, по крайней мере, старается быть к нему доброй. Кто знает, какие внутренние препятствия приходится ей преодолевать ради этого. Он уже многим ей обязан и будет обязан ещё больше, пока они будут совершать путешествие на запад; ведь Дония получила обратно своих мужей, которых ей вполне достаточно, и Никкитай худо-бедно поможет ему снести это.
Могилы ничем не были отмечены, и лишь свежие холмики
«С краевого веча поеду домой, — повторял он себе, — и вновь окажусь среди своих».
Глава 17
За четыреста миль, если ехать по Дороге Ложных Солнц, лежит Громовой Котел, всегдашнее место сбора родов севера. Джоссерек был недоволен тем, как медленно едет их отряд. Дония возражала, что спешить нет нужды, ибо дальние роды прибудут нескоро, как бы ни гнали коней гонцы.
— Почему бы тебе не обрести покой и не насладиться этим летом? Может быть, оно у нас последнее.
Он смотрел, как светятся её волосы на солнце, и думал: «Не уйти мне от тебя, даже если я ускачу прочь». И целый месяц он ехал, охотился, ловил рыбу, развлекался, исполнял свои обязанности на стоянках, пил у костра хмельной терпкий мед, пока не загудит в голове, обменивался со своими спутниками историями, песнями, шутками, мыслями — пусть и не сокровенными и наконец удалялся в шатер, который теперь делил с Никкитай.
Он многое узнал о северянах. Они не только изъездили весь Андалин с запада на восток, не только посещали цивилизованный юг и дерзали ступать на покрытый льдами север, не только были смелыми охотниками и совершали славные подвиги — у них было искусство, слишком тонкое для его чужеземного восприятия, и общественное устройство, приводившее его в ещё большую растерянность.
Он и раньше знал, что северяне почти все грамотны. Некоторые из них писали или издавали книги. Многие переписывались, пользуясь услугами почты, очень хорошо налаженной, хотя курьеры исправляли свою должность лишь по желанию: всегда находился кто-нибудь, у кого это желание имелось. Повсюду широко использовались простые телескопы, микроскопы, компасы, астрогониометры, часовые механизмы и прочие приборы — в основном привозные, но с недавних пор стали появляться и самодельные. Медицина была хорошо развита, во всяком случае в том, что касалось лечения ран; заразных болезней рогавики, живущие без скученности и на свежем воздухе, почти не знали. Они обладали обширными знаниями по зоологии и ботанике, не питали почти никаких суеверий относительно природы и охотно слушали рассказы Джоссерека об эволюции. Великолепно была развита металлургия, а также прядение и ткачество шерсти и различных дикорастущих волокон. В этих отраслях употреблялось большое количество разных химикалий, в основном опять-таки покупных. На каждом зимовье, не говоря о подворьях, имелись свои мастерские.
Лето посвящалось не только странствиям и охоте — искусства процветали тоже. Почти каждый умел играть на одном-двух музыкальных инструментах, а их было, на удивление, много. Рисование, живопись, резьба по дереву и кости, декоративное мастерство по-своему ничуть не уступали зарубежным. Пение же, танец и драма были, возможно, и более совершенными. В одном попутном стане Джоссерек видел представление, продолжавшееся несколько часов, нечто среднее между оперой и балетом, и оно поразило его, хотя он плохо понимал, о чем там речь.