Миры Роберта Хайнлайна. Книга 3
Шрифт:
Я посмотрел на свою ладонь. Руки, которую я пожал, на самом деле не было. Но у меня было полное ощущение, что моей ладони коснулась живая ладонь, и не просто коснулась, а твердо пожала. Я что-то читал о таких специальных протезах. Но одно дело читать…
Я пошел к гостинице, где жили новобранцы, ожидающие распределения. Форму нам еще не выдавали, и днем мы носили простые комбинезоны, а вечером — собственную одежду. В своей комнате я начал упаковывать вещи, так как улетал рано утром. Вещи я собирал для того, чтобы отправить их домой: Вейсс предупредил, что с собой лучше ничего не брать — разве что семейную фотографию или музыкальный
В разгар моих сборов в комнату вошел сосед.
— Получил приказ? — спросил он.
— Ага.
— Куда?
— Мобильная Пехота.
— Пехота? Ах ты бедняга, дурачок! Мне тебя искренне жаль. Честное слово.
Я страшно разозлился.
— Заткнись! Мобильная Пехота — это лучшая часть армии! Это сама армия! Вы все работаете только для того, чтобы помочь нам — мы делаем главную работу.
Он ухмыльнулся:
— Ладно, сам увидишь.
3
Он будет править ими железной рукой.
Базовую подготовку я проходил в лагере имени Артура Курье, расположенном на севере, в голой степи. Я был в числе тысячи других таких же жертв. Слово «лагерь» в данном случае звучало даже слишком громко, поскольку единственным солидным строением там был склад для хранения оборудования и амуниции. Мы спали и ели в палатках, но большую часть жизни проводили на открытом воздухе. Хотя и слово «жизнь» к тому периоду, по-моему, не подходит. Я вырос в теплом климате, а там мне все время казалось, что Северный полюс находится в пяти милях к северу от лагеря. Без сомнения, наступал новый ледниковый период.
Однако бесчисленные занятия и упражнения заставляли согреваться, а уж начальство строго следило, чтобы нам все время было тепло.
В первый же день в лагере нас разбудили еще до рассвета. Я с трудом привыкал к переходу из одной часовой зоны в другую, и мне показалось, что нас подняли, когда я только-только заснул. Сначала не верилось, что кто-то всерьез хочет сделать это посреди ночи.
Но так оно и было. Громкоговоритель неподалеку врезал военный марш, который, без сомнения, мог разбудить и мертвого. К тому же какой-то неугомонный надоедливый тип орал возле палаток:
— Всем выходить! Вытряхивайтесь наружу!
Он влез в нашу палатку, как раз когда я укрылся с головой, пытаясь снова заснуть. Сорвал с меня одеяло и спихнул с кровати на твердую холодную землю. Похоже, это дело было для него привычным: даже не оглянулся и пошел вытряхивать остальных.
Десятью минутами позже, натянув штаны, майку и ботинки, я оказался в шеренге таких же новобранцев, построенных для проверки и гимнастики. Над горизонтом на востоке показался узкий краешек солнца. Перед нами стоял большой, широкоплечий, неприятного вида человек. Одет он был так же, как мы, но, глядя на него, я чувствовал себя замухрышкой: он был гладко выбрит, брюки отутюжены, в ботинки можно было глядеться, как в зеркало.
— Слшш…меня!.. Внима… Млчать!.. Я Крейсерский сержант Зим, ваш командир. Когда будете обращаться ко мне, салютуйте и говорите «сэр». Так же обращайтесь к каждому, кто носит жезл инструктора…
В руках у него был стек, и теперь он махнул им в воздухе, словно рисуя все, что хотел сказать. Я еще в день прибытия заметил людей с такими же жезлами и решил, что приобрету себе такой же — очень они симпатично выглядели. Однако теперь я понял, что лучше об этом и не думать.
— …потому что у нас не хватает офицеров, чтобы обучать вас всех, и вам придется иметь дело с нами. Кто чихнул?
Молчание.
— КТО ЧИХНУЛ?
— Это я, — раздался чей-то голос.
— Что я?
— Я чихнул.
— Я чихнул, СЭР!
— Я чихнул, сэр. Я немного замерз, сэр.
Ого! — Зим подошел к курсанту, который чихнул, поднес кончик жезла почти к самому его носу и спросил:
— Имя?
— Дженкинс… сэр.
— Дженкинс… — повторил Зим с таким видом, будто в самом слове было что-то неприятное и постыдное. — Могу представить, как однажды ночью, находясь в патруле, ты чихнешь только потому, что у тебя сопливый нос. Так?
— Надеюсь, что нет, сэр.
— Что ж, и я надеюсь. Но ты замерз. Хмм… мы сейчас это дело поправим. — Он указал своим стеком. — Видишь склад вон там?
Я невольно бросил взгляд в том же направлении, но ничего не увидел, кроме расстилавшейся до горизонта степи. Только пристально вглядевшись, я различил наконец какое-то строение, которое, казалось, было расположено на линии горизонта.
— Вперед. Обежишь его и вернешься. Бегом, я сказал. И быстрее! Бронски! Пришпорь-ка его.
— Есть, сержант! — Один из той компании со стеками, окружавшей сержанта, рванулся за Дженкинсом, легко его догнал и звучно стегнул по штанам стеком.
Зим повернулся к нам. Он раздраженно прохаживался туда-сюда вдоль строя, искоса оглядывая нас. Наконец остановился, тряхнул головой и сказал, обращаясь явно к самому себе, но так, что всем было слышно:
— Кто бы мог подумать, что этим буду заниматься я! Он опять оглядел нас.
— Эй вы, обезьяны… нет, даже «обезьяны» для вас слишком хорошо. Жалкая банда мартышек… За всю свою жизнь я не видел такой толпы маменькиных сынков. Втянуть кишки! Глаза прямо! Я с вами разговариваю!
Я невольно втянул живот, хотя и не был уверен, что он обращается ко мне. А он все говорил, все хрипел, и я начал забывать о холоде, слушая, как он бушует. Он ни разу не повторился и ни разу не допустил богохульства и непристойности. Однако он умудрился описать наши физические, умственные, моральные и генетические пороки с большой художественной силой и многими подробностями.
Но я не был потрясен его речью. Меня больше заинтересовала ее внешняя сторона — язык, манера говорить.
Наконец он остановился. Потом снова заговорил:
— Нет, я не знаю, что делать. Может, отослать их всех обратно. Когда мне было шесть, мои деревянные солдатики выглядели куда лучше. Ну хорошо! Есть кто-нибудь в этой куче, кто думает, что может сделать меня? Есть хоть один мужчина? Отвечайте.
Наступило короткое молчание, в котором, естественно, принял участие и я. Я хорошо понимал, что не мне с ним тягаться.