Миры Роджера Желязны. Том 5
Шрифт:
Ответа Валет не дождался. Он не чувствовал себя изменившимся. Да и произошло ли воссоединение?
— Душа! Я дал тебе то, чего ты жаждала. Могла бы и поговорить со мной хоть немного по такому случаю.
Молчание.
— Ну ладно. Да кому ты нужна-то!..
И Валет отвернулся, чтобы еще раз поглядеть на эту опустошенную землю. Он увидел, как косые лучи солнца дарят краски рукотворной пустыне. Ветер немного утих, и его тонкий свист походил на гомон птичьих стай. Несмотря на разрушения и пожары, вокруг лежало какое-то странное очарование. Видно, было в самом Валете нечто такое, что несло в себе боль, смерть и бесчестие, и все же в этой кровавой бане, вернее поверх ее, чувствовалось нечто такое, чего Валет раньше никогда не замечал: будто все видимое им сейчас содержит в себе возможность совершенствования.
Там вдали были разрушенные деревни, обезглавленные горы, обугленные леса. Это зло лежало на его совести, и он и в самом деле заслуживал ту кличку, которой его наградили. И все же… Из этого зла, чувствовал он, родится и вырастет что-то другое. Нет, разумеется, его заслуги тут нет никакой, но он ощущал, что ответственность за содеянное уже не мешает ему смотреть и видеть то, что может вырасти тут теперь, когда Мировой Порядок изменен, не мешает ему предчувствовать новое, восхищаться им и, может быть, даже… Нет, нет, во всяком случае — пока…
Валет повернул голову, взглянул на восходящее солнце, вытер слезящиеся глаза и снова поглядел туда же, ибо понял, что никогда еще не видел ничего прекраснее. «Да, должно быть, я обрел душу, — решил Валет, — так как раньше у меня не было подобных ощущений».
Башня перестала качаться из стороны в сторону и начала разваливаться.
«Я сказал именно то, что хотела Айвина, — думал он. — Причем даже раньше, чем у меня появилась душа. Я сказал, что прошу прощения, сказал искренне. Прошу прощения не только у тебя, Айвина. У всего Мира. Я прошу прощения. Я люблю вас всех».
А башня рассыпалась камень за камнем. Валета прижало к балюстраде.
«Что ж, справедливо, — думал он, чувствуя, как острый металлический прут вонзается ему в бок. — Все справедливо в Мире. И спасения для меня нет. Если Мир очищается вихрями, огнем и водой, если все плохое смывается с лица земли, то лишь справедливо, что последний и самый великий из грешников не получит пощады».
Родился мощный нарастающий гул, похожий на гул шторма, и балюстрада рухнула. На мгновение гул перешел в мощные размеренные хлопки, отдаленно похожие на те, что издает белье, вывешенное для просушки на ветру. Когда Валета сбросило с башни, ему случайно удалось взглянуть вверх. Падая, он увидел в небе темную фигуру, которая успела вырасти даже за те короткие мгновения, которые были нужны, чтобы Валет долетел до земли.
«Разумеется, — мелькнуло в голове у Валета, — наконец-то Монингстар встретил свой так долго ожидаемый рассвет и стал свободным».
Сложив крылья, сохраняя безмятежно спокойное выражение на осененном рогами лице, Монингстар падал на землю подобно черному метеору. Приближаясь, он протянул руку и раскрыл огромные ладони…
«Успеет ли?» — подумал Валет.
Князь Света
Глава 1
Так было однажды услышано мной. Спустя пятьдесят три года после освобождения вернулся он из Золотого Облака, чтобы еще раз поднять перчатку, брошенную Небесами, пойти наперекор Порядку жизни и богам, этот порядок установившим. Последователи его молились, чтобы он вернулся, хотя и грехом были молитвы эти. Мольбам не потревожить покоя ушедшего в нирвану, при каких бы обстоятельствах это ни произошло. Но молились облаченные в шафранные рясы, чтобы он, Меченосец, Манжушри, вновь сошел к ним. И, как поведано, Бодхисатва услышал их…
Он, подавивший желания,
не зависящий от корней,
пастбищем которому пустота —
необусловленная и свободная, —
путь его неисповедим,
как птиц полет в поднебесье.
Его последователи звали его Махасаматман и утверждали, что он бог. Он, однако, предпочитал опускать громкие Маха — и — атман и звал себя просто — Сэм. Никогда не провозглашал он себя богом. С другой стороны, и не отказывался от этого. В сложившихся условиях ни то ни другое не сулило ему никакой выгоды. Чего не скажешь о молчании…
И вот тайна служила ему покровом.
Был сезон дождей…
Самый влажный период года…
Дождь шел дни напролет, когда вознеслись к небу молитвы, — и вознесли их не пальцы, перебирающие заузленные гирлянды молельных четок, не вращающиеся молитвенные колеса, нет, грандиозная молитвенная машина из монастыря Ратри, богини Ночи.
Направлены были высокочастотные молитвы прямо вверх, сквозь атмосферу, еще выше, в самый центр Золотого Облака, что зовется Мостом Богов и окружает весь мир, предстает каждую ночь бронзовой радугой и каждый полдень окрашивает красное солнце в оранжевые тона.
Кое-кто из монахов сомневался, не ересью ли будет использование подобной молитвенной техники, но машину построил и наладил сам Яма-Дхарма, отпавший из Небесного Града; а как говорили, именно он построил в незапамятные времена могучую громовую колесницу Великого Шивы — тот экипаж, что проносится по небосклону, изрыгая на своем пути огненную харкотину.
Даже находясь в немилости, считался он величайшим мастером и знатоком всех ремесел. Узнай боги Небесного Града о его молитвенной машине — они без сомнения обрекли бы его на подлинную смерть. Надо, правда, признать, что и без этой машины обрекли бы они его на подлинную смерть, попади он к ним в руки. Каким образом улаживал он свои дела с Властителями Кармы, касалось только его, хотя никто не сомневался — так ли, иначе ли, но когда придет его час, отыщет он тот или иной способ.
Лишь вдвое моложе был он самого Небесного Града, а ведь едва ли набрался бы десяток богов, помнивших основание этой обители. Все знали, что мудрее даже, чем Бог Кубера, оказывался он, когда дело касалось путей Всеприсущего Пламени. Но это были лишь меньшие из его Атрибутов. Другим он славился, хотя и говорили об этом немногие. Высокий, но в меру, широкоплечий, но не грузный, двигался он легко и плавно. Носил красное, был немногословен.
Он и управлял молитвенной машиной; водруженный им на крышу монастыря гигантский металлический лотос неспешно вращался в своем гнезде.