Миры Роджера Желязны. Том 6
Шрифт:
— А им разрешат выйти наружу, когда они достигнут желаемого уровня морального совершенства?
— Разумеется.
— Что значит «разумеется»? Почему не прямо сейчас? Почему они должны находиться на положении узников до тех пор, пока не изменятся?
— Они вовсе не узники. Им предоставлена полная свобода передвижения…
— Внутри Дома!
— Внутри Дома.
— Но почему не снаружи?
Я вдруг почувствовал боль во всем теле, и мне расхотелось ей отвечать.
— Хочешь, чтобы я за тебя ответил?
«Почему
— Тогда расслабься. Мне нужны твои легкие, твои голосовые связки.
Я расслабился, и он тотчас заговорил:
— Оставить их в покое? Позволить им культивировать свою самобытность, поощрять в них склонность к соперничеству и тем самым стимулировать агрессивность? Однажды они уже шли по этому пути и чуть не истребили друг друга. Чтобы этого не случилось, люди должны измениться. На сегодняшний день им, конечно, еще далеко до совершенства, но изменения в лучшую сторону заметны невооруженным глазом. Когда они наконец научатся жить в мире друг с другом, тогда им и будет позволено выйти наружу.
— Но останется ли в людях к тому времени хоть что-нибудь человеческое?
— Какими они станут, таким и быть роду человеческому во веки веков.
— Что дает тебе право решать за всех?
— Кто-то же должен.
— Блэк тоже считал, что он должен. Но у него была другая точка зрения на этот счет. А ты… ты во имя этих своих принципов мирного сосуществования убил его!
— Я и сам намерен жить лишь до тех пор, пока не отпадет необходимость поддерживать порядок. Когда эти меры станут излишними, я уйду.
— А кто будет решать, что тебе пора уходить?
— Я.
Гленда засмеялась.
— Ну, тогда мы вряд ли этого дождемся.
— Не вижу причин для смеха. Я уходил уже много раз.
Она недоверчиво взглянула на меня и покачала головой. Я почувствовал, что она колеблется и замедляет шаг, поэтому крепко стиснул ее запястье, продолжая тащить к эскалатору.
— У меня такое ощущение, что мы разговариваем на разных языках. Иногда ты рассуждаешь очень здраво, а иногда твои высказывания звучат по меньшей мере странно. Скажи, ты один и тот же человек, или… имя тебе легион?
Я собрал всю свою волю в кулак и сказал самому себе:
— Джордан, проваливай.
— Как прикажете, — глумливо ответил он и исчез.
— Я один и тот же человек, — сказал я Гленде.
— Да? И как же тебя зовут? Энгель?
— Можно и так. Это имя ничуть не хуже любого другого. Скажи, а зачем Блэку нужно, чтобы люди вышли из Дома?
— Он считает, что здесь над человечеством производится чудовищный эксперимент. Людям хотят навязать растительный способ существования. И еще он говорил, что к тому времени, когда им позволят выйти из Дома, они утратят способность выживания вне его стен.
— Значит, разногласия наши гораздо глубже, чем я даже мог предположить. У нас действительно разные точки зрения. А что он рассказывал лично обо мне?
— Что у человечества есть некий многоликий
— А он не объяснял, каким образом пришел к такому умозаключению?
— Нет.
— А о себе он что-нибудь рассказывал? О своем прошлом, например?
— Никогда.
— Ты лжешь.
Она пожала плечами и усмехнулась:
— Даже если и так? Что ты мне за это сделаешь?
— Ничего. Пока ничего.
Мы вступили на эскалатор. Мимо нас люди чуть ли не вприпрыжку стремились вниз.
— Что будет, если я сейчас закричу? — вдруг спросила Гленда. — Если откажусь идти с тобой?
— Ты этого не сделаешь. Ты будешь вести себя, как умная девочка.
— Почему ты так в этом уверен?
— Потому что я возбудил в тебе любопытство. И еще потому, что голова у тебя — одна из самых светлых в Доме.
— Откуда ты знаешь, какая у меня голова?
— Все, что мне нужно знать о тебе, я знаю.
— А вот теперь лжешь ты.
На этот раз усмехнулся и пожал плечами я. Мы поднимались все выше и выше.
— Тебе следовало пальнуть в меня из транквилизаторного пистолета, — помолчав, сказала она. — Тогда со стороны выглядело бы так, будто я плохо себя почувствовала и ты сопровождаешь меня в больницу.
— Пожалуй, — только и успел я ответить. Меня, как будто взрывной волной, отбросило на стену. Я невольно закричал. Гленда подхватила меня под левый локоть, а правая моя рука беспомощно хватала воздух. Тело мое били судороги, мир вокруг то увеличивался в размерах, то сжимался и распадался на тысячи кусков и вновь приобретал целостный вид.
— Что с тобой? — как будто издалека донесся встревоженный голос Гленды.
— Сейчас… сейчас… подожди… — меня продолжали сотрясать конвульсии, я задыхался.
И вдруг почувствовал облегчение. Все вокруг снова встало на свои места. Я обрел равновесие, отдышался (воздух, правда, был спертый). Гленда все же продолжала поддерживать меня и повторяла один и тот же вопрос:
— Что с тобой? Что с тобой?
— Старина Блэк пристрелил еще двоих, — объяснил я и ускорил шаг. — Теперь он считает, что окончательно одержал надо мной верх. Можешь радоваться — не исключено, что он прав.
Она ничего не ответила, но следовала за мной, не отставая. Еще несколько человек, не обращая на нас внимания, пробежали вниз. Почему-то я вспомнил того мальчугана, который любил бегать по эскалаторам в противоположном их движению направлении. Я так живо представил, как он стоит перед огромной дырой в стене «Гостиной» и вдруг оборачивается к матери, показывает ей язык, а потом выскакивает наружу и удирает по залитой звездным светом равнине…
На этаже, где располагалась Часовня, тоже стало светлее, хотя освещение все же нельзя было назвать дневным, скорее оно было сумеречным. Транспортерные ленты оставались неподвижными. Нам нужно было пробраться к двери черного хода. Кстати, где этот полоумный священник, решивший вручить свою душу дьяволу? Должно быть, валяется перед разгромленным алтарем мертвецки пьяный…