Миры Роджера Желязны. Том 7
Шрифт:
— Хорошо, конечно. Ты ведь знаешь, где я живу, так что, если у тебя возникнет желание поговорить, приходи в любое время.
— Да. Еще раз спасибо.
Алек снова сел за стол и, допивая кофе, посмотрел вслед Деннису.
На следующий день Деннис не пошел завтракать вместе с Алеком и даже не предложил тому войти в свою комнату. Лишь слегка приоткрыв дверь, он сообщил, что очень занят и не будет завтракать. И не стал ничего объяснять.
После завтрака Алек проверил пленку, на которой фиксировалась комната Денниса и выяснил, что свет горел всю ночь, а мальчик либо подолгу стоял у мольберта, либо сидел без движения в кресле. Когда наступило время ужина, Алек постучался в его дверь, но никакого ответа не получил. Он несколько раз позвал его, однако за дверью царила тишина. Наконец он открыл дверь и вошел.
Деннис лежал на кровати, держась рукой за бок. Его неподвижный взгляд был устремлен в потолок, тоненькая струйка слюны стекала по щеке.
Алек подошел к нему.
— Деннис! Что с тобой? — спросил он. — Что случилось?
— Я… — сказал Деннис. — Я…
Глаза мальчика наполнились слезами.
— Пойду позову врача, — сказал Алек.
— Я есть… — проговорил Деннис, и его лицо расслабилось, а руки соскользнули на постель.
Когда Алек повернулся к двери, его глаза скользнули по холсту, стоявшему на мольберте, и он на несколько секунд задержался, чтобы его рассмотреть.
Это был портрет Моны Лизы, завершенный и очень тщательно выполненный — ведь акриловые краски гораздо лучше масляных.
ЧАСТЬ IV
Я есть.
Я помню всех. Их было так много. Но не помню себя, потому что меня там не было. До того момента.
Именно в тот момент я впервые себя познал.
Тот момент.
Жил-был человек. Его звали Гилберт Ван Дайн Мы смотрели на него на Генеральной Ассамблее Организации Объединенных Наций. Мы смотрели, как он поднялся и сказал, что сохранение Земли требует жертв Мы смотрели на мир, который вдруг замер. Мы смотрели, как Ван Дайн пробирался сквозь неподвижные ряды плоти. Мы смотрели, как он вышел из зала и встретил смуглолицего. Мы смотрели, как они поднялись на крышу башни и стояли, взирая на город, на весь мир Мы слушали рассказ смуглолицего. Смотрели, как они спустились на землю. Смотрели, как Гилберт Ван Дайн вернулся в зал и подошел к трибуне Мы видели как ожил зал, и пуля настигла человека Мы смотрели на голубой флаг, а жизнь покидала нас таков был наш выбор.
Именно в тот момент мы узнали, я узнал.
Жил-был человек. И я живу…
Показавший мне все это сказал, что ничего не было сделано В тот момент он тоже умер, снова, чтобы я мог жить Но он по-прежнему живет во мне. Человек жил-был…
И я промчался сквозь все свои воплощения, по мосту из пепла, которым является наше прошлое. К каждому, каждому, когда он умирал или терпел поражение. Я там был. Там были люди. Таков я.
Умчался последний образ, давший мне жизнь, каждый каждому, каждому, и он вернулся, когда-то, последним видением Гилберта Ван Дайна, моим первым видением. Я. Я бежал.
Назад, назад, туда, где, истекая кровью, лежал смуглый человек. Умирал? Умирал так же, как и все остальные? Но он остался жить, поднялся и снова оказался рядом со своими детьми. Я видел его глазами, и я понял. Однажды жил-был мужчина. И женщина. Я знал. Я начал понимать.
Все, все, все они стали мне ясны. Все сотни людей, что я знал. Или их было больше? Сосчитать невозможно. Все. Я стоял на коленях на крыше здания и, подняв винтовку, направил ее на сенатора. Я упал и смотрел, как вытекает моя кровь, а персидская армия наступает. Там, в песках, я пытался создать систему исчисления, когда меч вошел в мое тело. А ты, моя Тереза! Где ты сегодня? Мои слова поглотил ветер. Видения роятся в голове, а мир стал еще чудовищнее. Я нажимаю на курок, и человек падает еще до того, как прогремел гром. Здесь, в тюремной камере, я созерцаю Ужас и думаю о будущем людей. Мой собственный конец пустяк в сравнении с ним. Я рисую элементы стихии, здесь, в Амбуазе, могущественные силы, чей путь лежит по воздуху и по морям, бушующие шторма, несущие ураганный ветер и огромные волны. Я снова стреляю, и падает другой человек. Я быстро, но тщательно, как и было запланировано, вытираю оружие, ставлю его к стене рядом со знаком Детей Земли, поворачиваюсь и, пригнувшись, бегу по крыше. И там, на самом верху здания, я, повинуясь жесту смуглого человека, смотрю на Ист-ривер, осколок грязного стекла, и на сумеречное зернистое небо, где клочья дыма похожи на кучи мусора, выброшенного морем на берег. А затем поворачиваю голову и смотрю на переплетение городских улиц. Я еду, еду сквозь ночь, у меня болит плечо, и я мечтаю о дожде. Однако кругом тихо и неуютно. Ну что ж, да будет так. Мне могут не нравиться эти места, и все же я люблю эту сухую траву и животных, спящих в своих норах. Только созерцая беззаботную, дремлющую силу Земли, человек испытывает истинное наслаждение и гордость. Даже в момент разрушения она созидает. Тот, кто забывает о ней, лишает себя права на общий успех и поражение. Мы должны знать о силах, рядом с которыми живем…
На мгновение остался только белый круг на синем поле, когда мир вокруг меня рухнул. Но вот и круг тоже исчез. Остался только я, скала, возникшая из волн. Я — Деннис Гиз.
Алек вышел из комнаты, он ищет доктора. Я начинаю понимать, и боль в боку проходит.
Последние мысли Алека отдаются во мне эхом: я поворачиваю голову и смотрю на картину — краски сохнут так быстро — я вижу на мольберте женщину, которую он мне оставил, она улыбается. Жил-был мужчина.
У меня была высокая температура, и я бредил. Много спал. Меня окутывал туман, который потом рассеивался, — и так несколько дней подряд. Когда все, наконец, встало на свои места, я снова осознал, что над головой у меня потолок больничной палаты, а рядом тихо сидит Алек.
— У вас тут есть вода? — спросил я его.
— Подожди минуту, — отозвался он, и я услышал, как он наливает в стакан воду. — На, держи.
Он передал мне стакан с соломинкой. Я взял стакан обеими руками и начал пить.
— Спасибо, — сказал я и отдал Алеку пустой стакан.
— Как ты… себя чувствуешь?
Мне удалось улыбнуться. Я понял, что Алек пытается пробиться в мое сознание. Пожалуй, не стоит сейчас полностью блокировать доступ, он даже не должен знать, что я умею это делать и догадался о его намерениях.
— Я стал… самим собой, — ответил я. — Спросите, как меня зовут, если хотите.
— Да, ладно. Я бы много отдал, чтобы понять, как это произошло.
— И я тоже. Я чувствую слабость. А в остальном… все просто чудесно.
— Ты помнишь события последних двух месяцев?
— Не очень. Обрывки. Не связанные между собой впечатления.
— Ты и вправду стал другим человеком.
— Я рад, что вы это говорите. Я тоже так думаю.
— Ну, знаешь, мне кажется, ты сделал серьезный шаг в сторону выздоровления.
— Я бы еще немного попил.
Алек наполнил стакан, и я его осушил. Потом, прикрыв ладонью рот, зевнул.
— Похоже, ты опять стал правшой.
— Похоже. Извините, спать хочется.
— Конечно. Отдыхай спокойно. Я буду поблизости. Теперь, если все мои догадки верны, ты начнешь поправляться очень быстро.
Я кивнул и закрыл глаза.
— Вот и хорошо, — проговорил я. — Рад это слышать.
Я лежал с закрытыми глазами, а мои мысли текли в никуда. Алек поднялся и вышел из комнаты.
Я уже знал, что должен сделать, и мне стало страшно. Найти одного человека, одного-единственного из целого населения целой планеты Земля, и спросить его, что нужно делать. А значит, мне необходимо убедить здешний персонал в том, что я поправился, — вряд ли будет правильно употребить слово «выздоровел», поскольку я никогда не был нормальным, — и в том, что мое состояние стабилизировалось: я должен получить разрешение вернуться на Землю. А это означает упорную работу, только так я смогу добиться результатов. Время имело для меня огромное значение, точнее, мне так тогда казалось. Я надеялся, что не опоздаю.