Мирянин
Шрифт:
– Везет Тошке, – сказал он и объяснил: – Ему есть ради кого жить. Если бы и у меня была Наташа… – Ника посмотрел мне в лицо, но тут же отвел взгляд и выпил.
– У тебя есть Олеся, – на всякий случай ответил я. Хотя, конечно, какие могут быть сравнения, я и сам понимал.
– Какие могут быть сравнения, – слово в слово повторил мои мысли Ника. Жить ради Олеськи он явно не хотел, и я его не винил за это.
– Знаешь, есть ведь и другие женщины. Если бы ты набрался решимости! Ну обеспечь ее как-то, в конце концов. Или выдай замуж с приданым. А сам найди кого-нибудь, – посоветовал я для порядку, но сам не ждал пользы от своего совета.
– А мне не надо кого-нибудь! Кого-то другого! Мне надо… – Ника не договорил. Но не оттого, что не решился выдать мне тайну,
– А где же ты раньше был? – задал я чисто риторический вопрос.
– Там же, где и ты! – осадил меня Ника. – Дурак я был, а теперь поздно. И Тошка – мой лучший друг. Мой и твой.
Это тоже было верно. Но все же в его рассуждениях присутствовала одна маленькая лазейка. Очевидная и для меня. Как-то не получалось рассматривать Наташу как безусловную и неприкосновенную собственность Тошки. Мы хорошо еще помнили время, когда дружили вчетвером, и когда Наташа была еще ничья. И ладно бы она сама сделала выбор, по большой любви или по иным соображениям. Так ведь не было того. Она, Наташа, всегда существовала для нас как приз, который можно выиграть в состязаниях, приз, отчасти равнодушный к победителю, а может, ей нравились все три претендента, и ей не хотелось избирать самой. Почему-то я склонялся мыслями к последнему варианту и, как говорил уже, считал и считаю, что знаю Наташу слишком хорошо. А Тошка победил только потому, что я самоустранился с судейского поля, а Ника наш был тогда сравнительно еще слишком мал, чтобы предвидеть последствия, слишком метался по жизни, чтобы определиться в своих чувствах. А когда определился, увидел – место занято, но, как и я, видимо, усомнился в справедливости распределения. С другой стороны, Тоша действительно был лучшим нашим другом, и предавать его выходило подлостью у последнего предела. И конечно, каждый из нас выбрал дружбу, то есть опять добровольно отказался от соперничества, только это носило уже оттенок снисходительного позволения, как будто мы вверяли другу Наташу во временное пользование и приносили жертву с нашей стороны. Тошка об этом ничего не знал, он даже ни на миг не сомневался в своем праве, и если бы мы с Никой дерзнули покуситься на самое святое в его жизни, то в момент сделались бы его лютыми врагами. Поэтому всю снисходительность нам с Никой пришлось оставить при себе. Но вот было же это ощущение несправедливости в нас обоих, и видно, Ливадин тоже его почувствовал. Иначе ни за что бы не задал мне вопрос. Правда ли, как я думаю, Никита хотел отнять его жену и даже предпринимал какие-то загадочные шаги вместе с Юрасиком?
Все это были пересуды на уровне измышлений и слухов, а Ливадин наверняка вспоминал свой армейский поход и происшествие с Тиграном Левановичем. Но и я видел то, что видел. Наташу и Талдыкина у дверей его номера. Из которого Наташа выходила и в котором они с Юрасей были только вдвоем, уж не знаю сколько времени. Конечно, не думаю, что они предавались предосудительным занятиям – ведь в любую минуту могла вернуться Вика. Но какой-то разговор меж ними был. И я сейчас только понял – сверхглупостью с моей стороны вышло бы предположить, будто Наташа явилась ради примирения и тем более с согласия мужа. Да Ливадин скорее своими руками удавил, как Отелло, обожаемую им жену, чем поручил бы ей заискивать перед хамом. И незачем было ему. Неужто бы наш Тошка побоялся набить морду Талдыкину еще раз? И плевать бы он хотел на происки со стороны отельной администрации.
Все выглядело слишком запутанным. Пересказывая вам, моим слушателям, прошлое и размышляя о настоящем, я как-то упустил из виду главное. Загадку Вики. И не важно сейчас было, кто и почему ее убил, и убил ли вообще. А только девушка оказалась мертва и не могла ничего больше мне рассказать и приподнять завесу над тайной. А что тайна во всем этом присутствовала несомненно, я ощущал на уровне внутренней интуиции. Но поделать ничего не мог, следующее слово теперь оставалось исключительно за Фиделем.
Однако кое-что я решил предпринять. Что касалось лично меня и не выходило из моей головы. Я набрался
Мы с Юрасиком вернулись в отель, где нам, конечно, сразу пришлось отвечать на массу вопросов, на кои не было ответов. Особенно старалась в сочувствии Олеся, даже заплакала у Юрасика на плече. Но думаю, скорее не о Вике, а о самой себе, слишком велик в ней был стыд пойманного вора. Тогда, в общем переполохе, я и улучил момент. Когда Ливадин, из мужской солидарности, повел Юрасика выпить в бар, – как бы Тоша ни презирал его, он уважал чужие горести. Олеся поплелась за ними, набирать очки и утишить собственные несчастья. Наташа и я остались одни под солнцем.
Я с долгожданным облегчением снял совсем мокрые с заду шорты (наконец-то возникла возможность просушиться) и присел на соседний матрас. Наташа перевернулась на живот, и обратила ко мне лицо, видимо, почувствовала – я хочу с ней говорить.
– Принести тебе что-нибудь из бара попить? – спросил я для начала.
Наташа отрицательно помотала головой. Она ждала. Но, похоже, совсем не того, что я намеревался ей сейчас сказать, потому что между моим вопросом и ее ответом прошло довольно много времени, и ей зачем-то пришлось надеть очки, видимо, от растерянности.
– Знаешь, я тебя видел. Нечаянно. Ты не подумай, я просто ждал Вику. – Я заметил недоуменное выражение ее лица и пояснил: – Когда вы с Талдыкиным беседовали возле его номера. Зачем тебе понадобился этот игнорамус?
Вот именно в этом месте и повисла пресловутая пауза, и срочно потребовались очки.
– Вовсе он не понадобился. Мы тоже случайно встретились в коридоре, – ответила мне Наташа. Ответила очень осторожно (право слово, я ожидал сухой отповеди, мол, не лезь не в свое дело, чертов проныра). Но тут же спохватилась с объяснением: – Я выходила от Олеси, ее, бедняжку, как-то все позабыли.
Молодец, сообразила, похвалил я про себя. Неизвестно, где именно я прятался, и потому она не сказала: «Я шла к Олесе». А так – номер Юрасика и покойного Ники соседние по коридору – было складно. И до самого последнего слова – абсолютной ложью. Я никогда не жаловался на слух и прекрасно помнил: открылась только одна дверь, и вышли из нее двое. Не жаловался я никогда и на отсутствие настойчивости, потому спросил:
– А что Талдыкин от тебя хотел, раз караулил в коридоре? – Если уж я не получил от ворот поворот при первом неуместном любопытстве, то мог рассчитывать и на удовлетворение второго. И не ошибся.
– С чего ты взял, будто Юрасик меня караулил? Хотя, может, и караулил, – вдруг согласилась Наташа, иначе слишком много получалось подозрительных случайностей.
– Он приставал к тебе? – спросил я несколько грозно. Что же, самое логичное объяснение моему любопытству.
– Приставал? Нет, он был трезвый, – усмехнулась Наташа (как будто Юрасику, в принципе не пропускавшему мимо ни одной симпатичной юбки, нужно было непременно напиваться, чтобы сыграть роль коридорного ловеласа). – Он спросил, не будет ли лучше, если Леся переедет в другое место, на другой этаж, например. Все же этот номер связан с воспоминаниями.
– А ты ему ответила: «Глупости!» – Я нарочно захотел дать понять, что не только смотрел, но и слушал. Наташа лгала мне, и самым бессовестным образом. Я был обескуражен, я не мог понять почему. Искал для нее оправданий и впервые не находил.
– Ты все знаешь сам. – Она снова усмехнулась и снова не послала меня подальше.
Или мне показалось, или в ее лице промелькнуло нечто похожее на тихий ужас. Впрочем, я не мог судить определенно. Ее удивительные, зеленые глаза, всегда прозрачные для меня, были сейчас скрыты за непроницаемо черными стеклами солнечных очков. Мне оставалось лишь наблюдать игру бегающих разноцветных лучиков на крошечных стразах потрясающей оправы от «Шанель». Что же, и то удовольствие. Как говорят, красота принадлежит всякому, кто на нее смотрит и кто бы за это ни платил.