Мисс Моул
Шрифт:
Этель тоже тревожно посмотрела на экономку.
– Не представляю, что на нее нашло, – попыталась оправдаться она. – И не представляю, что теперь о нас подумает мисс Моул, – добавила она специально для Уилфрида.
– Вряд ли мы когда-нибудь это узнаем. Что ж, приношу свои извинения за то, что дразнил ребенка. Дядя дома?
– Да, – так же нервно ответила Этель. – Я сказала, что у тебя была назначена встреча.
– Так и есть. Важное заседание Общества трезвости студентов-медиков – на случай, если дядя поинтересуется.
– Ох, Уилфрид! Правда? – Этель судорожно вцепилась в синие бусы и улыбнулась так счастливо, что это вызывало тревогу.
Уилфрид опустил глаза и протянул:
– Но если ему неинтересно…
– Очуметь! – воскликнула мисс Моул. Это были первые ее слова, и она жалела, что Уилфрид их не услышал. Таков был единственный возможный комментарий, и Ханна подумала, что юноша понял бы его как раз в том смысле, который она туда вложила.
Этель же интерпретировала ее возглас как удивление и поспешила объяснить, что, хотя Уилфрид обожает всех поддразнивать, намерения его беззлобны. Он просто не понимает, насколько серьезно его кузина относится к борьбе за трезвость. А может, всё он понимает – а вы, мисс Моул, как считаете? – но делает вид, что не способен ничего воспринимать серьезно. Лучше бы он не был студентом-медиком. Эти ребята слишком разнузданны, однако врач – благородная профессия, а лучше всего быть врачом-миссионером. Она и сама хотела посвятить себя миссионерской деятельности, например в Китае, но с тех пор, как умерла мать, ее долг – оставаться дома.
– Ну теперь, когда появилась я, если сложатся благоприятные условия, возможно, вы и сумеете поехать.
Этель прянула, как испуганная лошадь, в то же время не спуская глаз с объекта, который ее напугал.
– Не знаю, – протянула она. – Я так много делаю для отца. И веду в миссии клуб для девушек… Я отказалась от мысли поехать.
– Миссионерство или сцена, – кивнула Ханна. – Девочки-подростки, как правило, бредят либо тем, либо другим, хотя сама я не видела себя ни на одном из этих поприщ. Но весь мир – театр, это вам и «Знаменитые цитаты» подтвердят.
– А значит, в определенной степени – и поле миссионерской деятельности, – радостно подхватила Этель. – Возможно, оставаться дома в каком-то смысле сложнее.
– Я бы не удивилась, – согласилась Ханна. – Наверное, мне следует заняться штопкой или чем-то по хозяйству?
– О, но не в первый же вечер, мисс Моул! Корзинка с вещами для штопки стоит в том шкафу; боюсь, вы обнаружите, что в ней полно носков.
– Тем больше причин приступить к делу немедля. Так вы говорите, мистер Кордер предпочитает, чтобы чай ему подавали в десять?
– С печеньем.
– С печеньем, – повторила экономка. – Наверное, оно помогает ему проснуться, – сказала она, шаря в корзинке. – Да, тут есть к чему приложить руки.
Этель снова отшатнулась.
– Я все время так занята, – пробормотала она, теребя бусы, в то время как Ханна перебирала чулки и носки, засовывая в них руку и рассматривая на свет. – Очень рада, что вы согласились на это место, мисс Моул; я знала, что, кого бы ни порекомендовала миссис Спенсер-Смит, она мне обязательно понравится.
– А служанку тоже она для вас выбирала? – между прочим спросила Ханна.
– Нет, что вы! Это одна из моих девочек. Из клуба. Поэтому по средам она всегда отсутствует, мисс Моул. Мы проводим в клубе светские вечеринки. А в молельне вечерние службы на неделе тоже проходят по средам, поэтому и отец, и я, и Дорис уходим, и в этот день у нас пятичасовой чай.
– И бутерброды с сардинами, полагаю?
– Не всегда, – просто ответила Этель, и Ханна, которая была готова предложить разделить кучу штопки, а заодно и занять беспокойные руки Этель, почувствовала, что смягчается по отношению к этой молодой женщине, которая и рада бы пойти на сближение, но любое резкое движение заставляет ее шарахаться. И мисс Моул начала зашивать чулок, продолжая вести себя с девушкой как с нервным жеребенком, делая вид, что не смотрит, давая привыкнуть к себе и подойти ближе, прежде чем самой сделать шаг навстречу, и постепенно уверенность Этель крепла, хотя страх и заставлял ее вздрагивать.
А вслух Ханна с хитрым умыслом сказала:
– Боюсь, я распугала всех домочадцев. Может, вашей сестре не стоит сидеть одной наверху в холоде?
Этель сверкнула белками глаз, но в этот раз не отпрянула.
– Думаю, сейчас лучше оставить ее в покое, мисс Моул. Никто не знает, как с ней справляться. А вот мама знала. – Теперь настала очередь Этель выглядеть так, будто она сейчас заплачет. – Рут прекрасно ладит с моим братом – с ним все ладят, – но, по-моему, она не хочет, чтобы я ее жалела.
– Она не выглядит сильной девочкой.
– Может быть, именно поэтому? – с надеждой спросила Этель, и тут мисс Моул поняла: вот и еще одна, которая чувствует себя несчастной, если все вокруг не восхищаются ею и не ценят ее усилия, а ведь бедняжка не обладает даже минимальными умениями, чтобы вызывать восхищение, которое желает заполучить. Ханна была склонна думать, что это чисто женское стремление, обусловленное личностными особенностями, но ей предстояло узнать, что в доме Кордеров все так или иначе страдают от недостатка внимания. Роберт Кордер – тот да, не прикладывал особых усилий: он обнаружил, что в этом нет необходимости, и принимал как должное своего рода льстивое низкопоклонство, которым щедро одаривали человека его положения, и поражался только, если ему отказывали в восхищении. А уж когда Ханна увидела, как в молельне после службы он одаривает ласковым словом и жестом свою послушную паству, словно домашних питомцев, и получает поглаживания в ответ, легко было понять, почему с экономкой преподобный общается с подчеркнутой холодностью. Она поставила ему подножку в первый же вечер пребывания в доме, и хотя тщеславие мистера Кордера и внешность мисс Моул и смогли убедить его, что то было несчастливое стечение обстоятельств, преподобный старался больше не попадаться ей на пути. Понятно стало и то, почему Лилия захотела нанять сторожевую собаку. Мисс Пэтси Уизерс, пухленькая, увядающая, но все еще миловидная блондинка, могла бы стать нежной и спокойной подругой преподобному Роберту; эта женщина всегда говорила бы лишь то, что имеет в виду, а имела бы в виду (что в высшей степени похвально) лишь то, что доставляет ему наибольшее удовольствие; и когда Ханна метелочкой обметала пыль с увеличенного фотопортрета миссис Кордер, который стоял у проповедника на столе, она задалась вопросом: удавалось ли этой леди когда-либо поставить в тупик своего мужа? У почившей хозяйки был вид человека, умеющего хранить молчание, но вовсе не из-за недостатка идей, и чем больше Ханна изучала ее лицо, тем больше жена преподобного ей нравилась и тем сильнее она убеждалась в том, что показная верность Лилии памяти покойницы является романтическим способом оставить за собой лидирующее место среди прихожанок общины.
Ханне нравилось наблюдать, как Лилия идет по проходу к именной скамье, или встречаться с ней на крыльце, обмениваясь приличествующими случаю поклонами, а то и рукопожатием, и мисс Моул никогда не упускала возможности, хоть и вела себя предельно осторожно, незаметно для других чуть дольше задержать взгляд, чуть сильнее сжать руку, что вызывало мгновенное подозрение во взгляде Лилии. Труднее было смотреть на Эрнеста, обходящего прихожан с блюдом для подношений, и удержаться от улыбки, а еще труднее – не поощрять его доброту, которой он щедро одаривал Ханну. Его приветствия всегда отличались чрезмерной восторженностью, что хоть и выглядело странновато, поскольку для всех он был мужем ее покровительницы, но на фоне общего воодушевления и сердечности, с которыми общались между собой участники духовного пиршества на крыльце храма, перед тем как разойтись по своим частным и более приземленным пирушкам, его братское отношение не слишком бросалось в глаза.