МИССИОНЕР
Шрифт:
– Муж…объ-елся груш…
Причём каждый раз получалось так, что, произнося "объелся", он не забывать громко икнуть после первого слога.
Оставшись в одних трусах, он на четвереньках полез под кровать, с трудом вытащил из-под неё канистру и открутил пробку. Не в силах приподнять десятикилограммовый сосуд с пола, он сам растянулся на животе на полу и, наклонив ёмкость, припал ртом к горлышку.
Глядя на него, Аполлон непроизвольно скривился.
В горле Алексея Степановича раздалось бульканье, и когда он отпал от канистры, вставшей на донышко,
Напуганный возможностью летального исхода, Аполлон вскочил с кровати, схватил со стола графин, подскочил с ним к Алексею Степановичу, и стал торопливо вливать в его широко раскрытый рот содержимое графина.
Алексей Степанович сделал несколько глотков, захлебнулся, ещё пуще прежнего вытаращился – прямо как живой рак, и покраснел, как варёный, делая судорожные вдохи и вяло цепляясь руками за рубашку спасителя.
До изумившегося поначалу спасителя, наконец, дошло, что он влил в несчастного дополнительную порцию спирта. Он лихорадочно освободился от захвата, подскочил к столу и схватил вазу с цветами. Цветы полетели на пол, и, подскочив к мученику, Аполлон, наконец-то, начал вливать в его пузырящуюся пасть живительную влагу.
Алексей Степанович, жадно глотая желтоватую жидкость, ухватился рукой за вазу и привстал, непонимающе тараща глаза.
Удостоверившись, что опасность миновала, Аполлон поставил пустую вазу на стол и поднял с пола Алексея Степановича. Тот, глупо улыбаясь, и пытаясь покровительственно похлопать Аполлона по щеке, промямлил:
– Муж… объ-елся груш… Муж… объ-елся груш…
– Объелся, объелся, – подтвердил Аполлон, укладывая высокое начальство в кровать.
Но Алексей Степанович оттолкнул его, и уже без всякой посторонней помощи плюхнулся в постель, уткнувшись головой в подушку и отставив кверху задницу.
Аполлон набросил на него одеяло и вернулся на свою кровать. Милочка затаилась, укутавшись с головой в одеяло. От прикосновения Аполлоновой руки она вздрогнула.
– Готов, – тихо произнёс Аполлон. – Не бойся, он уже дрыхнет.
Но со стороны кровати Алексея Степановича послышалось поскрипывание и "муж… объ-елся груш", и вслед за этим выросла его округлая фигура. Стоя на кровати, он пошарил по стене рукой и, нащупав выключатель, щёлкнул им. Свет погас, и вслед за этим снова послышалось, на этот раз умиротворённое:
– Муж… объ-елся груш…
Звук падающего на постель тяжёлого тела, поскрипывание, а затем тоненький храп, похожий, скорее, на поросячье повизгивание, возвестили о том, что важная государственная персона изволила, наконец, почивать.
– Всё, успокоился, – сказал Аполлон.
Милочка, не видевшая всего происходящего, дрожала под одеялом, боясь разоблачения.
– Да не дрожи ты, как разварник Генца, – подбодрил её Аполлон, – его теперь из пушки не разбудишь.
– Уснул? – глухо прошептала Милочка из-под одеяла.
– Вылезай, не бойся, тут темно, как у негра в жопе, – сказал Аполлон, откидывая с её лица одеяло.
– Тише, –
В наступившей тишине слышалось тихое поросячье повизгивание.
– Спит, – удовлетворённо констатировала Милочка и, страстно обхватив Аполлона за шею, зашептала: – Обними меня, Аполлоша.
Аполлон выполнил её просьбу, будучи в мыслях, однако, совсем далеко от этой процедуры. Нужно было как-то предупредить Никиту Николаевича о вынужденном изменении в расстановке сил… то бишь, задниц. Хотя, до особого сигнала "марш" ничего особо и не грозит.
Милочка тем временем, подогретая возможностью совершить грехопадение в присутствии приятеля её мужа – когда ещё выпадет такая возможность, – опять принялась за своё.
– Аполлоша, – шептала она, стаскивая с этого самого Аполлоши штаны вместе с трусами, – Аполлоша, мальчик мой… Снимем с тебя штанишки…
– Подожди, Милочка, – шептал Аполлон, пытаясь высвободиться из её объятий, – подожди, я ещё не готов…
Но Милочка опутала его руками и ногами по рукам и ногам, как осьминог, и уже и слушать ничего не хотела.
– Сейчас будешь готов, – прошептала она, – о, мой сладенький…
Аполлон почувствовал, как под воздействием искусно проведенного стимулирования его Иванушка-дурачок встал, кажется, помимо воли хозяина, и уже тыкался своей глупой башкой в жёсткие пружины на лобке Людмилы Николаевны. Ещё через мгновение он скрылся в просторном, укромном убежище, радушно его принявшем.
Людмила Николаевна в трезвом состоянии, оказывается, могла очень искусно управлять своими внутренними мышцами. Аполлонов балбес отнюдь не оказался разочарованным, что оказался там, где оказался. Набегавшие одна за другой волны упругой плоти нежно мяли становящееся с каждым разом всё более чувствительным его крепкое мускулистое тело.
"Вот это то, что называется пизда с зубами", – вспомнил Аполлон слышанные от мужиков на заводе байки. В глубине души у него защекотало, подкатило к горлу, ещё выше, ещё, и он… да-да, чихнул.
В тот же миг в его мозгу промелькнула мысль, что он совершает нечто непоправимое, какое-то страшное преступление. Он рванулся, но Милочка крепко держала его в своих объятиях. Да и уже было поздно – Аполлон услышал, как тихонько скрипнула дверь, увидел, как мелькнула по полу полоска света, и всё снова погрузилось в полный мрак и относительную тишину.
От двери послышалось поскрипывание кровати. Поросячий визг стих, потом, через некоторое время, опять послышался, с каким-то новым оттенком умиротворённости. Ещё через некоторое время к нему примешалось сначала сосредоточенно-натужное, а затем удовлетворённое пыхтение.
"Свершилось, – подумал Аполлон, слушая размеренное поскрипывание кровати у двери,- "Троянский конь" внедрился… только не в Трою, а в Илион (второе название Трои), – и ему как-то сразу стало спокойней. Чему бывать, как сказал кто-то из великих, тому не миновать. Теперь он мог всецело отдаться во власть неутомимой Людмилы Николаевны. Так он и сделал.