Миссионерский кризис православия

Кураев Андрей

И еще из Григория Богослова: «Не должно унижать ученость, как рассуждают о сем некоторые, напротив, надобно признать глупыми и невеждами тех, которые, держась такого мнения, желали бы всех видеть подобными себе, чтобы в общем недостатке скрыть свой собственный недостаток и избежать обличения в невежестве».

Блаж. Иероним Стридонский, предприняв новый перевод Писания на латынь, должен был принять немало оскорблений прежде, чем его Вульгата стала каноническим текстом в Западной Церкви: «До меня неожиданию дошел слух, что некоторые людишки бранят меня непрестанно, зачем в Евангелиях, против мнения всего света и вопреки авторитету старины, я пытаюсь исправлять кое-что. Я мог бы презреть их по праву — не для осла звучит лира... Мужицкое невежество они одно и считают за святость, уверяя, что они ученики рыбаков, как будто бы люди потому лишь могут быть праведны, что ничего не знают».

Те же мысли встречаем у святителя Иоанна Златоуста: «Если бы кто мог бы посредством чудес заграждать уста бесстыдным, то не имел бы нужды в помощи слова; или, лучше, оно по свойству своему и тогда было бы не

бесполезно, но даже весьма необходимо... Если бы мы имели силу знамений, то не стали бы так много заботиться о слове; но если не осталось и следа той силы, а между тем со всех сторон и непрестанно наступают неприятели, то уже необходимо нам ограждаться словом, чтобы нам не поражаться стрелами врагов и чтобы лучше нам поражать их... Для всего этого нам не дано ничего другого, кроме одной только помощи слова; и если кто не имеет этой силы, то души подчиненных ему людей постоянно будут находиться в состоянии нисколько не лучше обуреваемых кораблей. Почему же Павел не старался приобрести эту силу, но прямо признает себя невеждою? От этого самого многие и погибли, и сделались менее ревностными к истинному учению. Так как они не могли в точности постигнуть глубину мыслей апостола и проводили все время в дремоте и сонливости, хваля невежество — не то, которое приписывал себе Павел, но от которого он так был далек, как ни один человек, живущий под небом. Впрочем, положим, что Павел был невеждою в том смысле, какого они желают; как это относится к нынешним людям? Он имел силу, гораздо высшую слова, и при молчании своем он был страшен для демонов. А нынешние все, собравшись вместе, с бесчисленными молитвами и слезами своими не могли бы сделать того, что некогда могли совершать полотенца Павловы... Как же кто-нибудь, оставаясь невеждою, может обличать противящихся? Все это вымыслы и предлоги и прикрытие беспечности и лености... Одних дел недостаточно для научения».

В XII веке обличал гносеомахов св. Евстафий Солунский, автор горького сочинения «Об исправлении монашеской жизни». В ней Фессалоникийский митрополит говорит о современном ему монашестве: «Народ этот ненавидит знание. Когда человек знатный, сведущий в науках, склонный к мудрости и обогащенный знаниями, приходит в монастырь как в пристань, монахи, лишь только узнают об этом, тотчас единодушно восстают против него; вооружившись оружием гнева, они забрасывают такого мужа вместо каменьев бранными словами, не имея возможности проглотить его подобно Лестригонам (см.: Одиссея, 10,46), выталкивают из своей пристани. Они признают такого человека совсем бесполезным для них: монастырь, говорят, вовсе не нуждается в ученых. Наши монахи предпочитают необразованность и совершенную простоватость, и ради этого ссылаются на изречение яко не познах книжная, вниду в дом Господень (Пс. 70), что, однако же, составляет жалкое извращение слов Давидовых. Ты ничего не понимаешь в богословии и попираешь всякую книгу, где ни встретишься с ней, даже если в ней нет ничего о твоем монашестве, а заглушаешь свои чувства для священных слов. И я думаю, ты для того удаляешь и гонишь от себя священные книги, чтобы как-нибудь они не обличили твоих дел... Вы желаете изгнать богословов и всех им подобных? Так для вас бесполезны те, которые рассуждают о божественных вещах? О, Фавст, Далмат, Феодор Студит, Епифаний Кипрский, о, все тысячи св. монахов, подобных им! Так ли вы жили? Так ли ни во что и вы ставили богословов?.. Ты поступаешь по-иудейски: само Ипостасное Слово Божье ты, конечно, не имеешь возможности продать, но ты отдаешь слова Его всем желающим купить, и притом не за достойную цену, а за то, что тебе выкинут за них, подобно продавцам людей и ворам, которые, теряясь от страха, дешево ценят благородных лиц и дорогие вещи. Ах ты, невежда! Зачем ты хочешь сделать монастырскую библиотеку пустой, подобно душе своей? Зачем, не имея сам никаких познаний, ты лишаешь библиотеку драгоценных в научном отношении сокровищ? Оставь библиотеке скрывать в себе драгоценности! После тебя войдет кто-нибудь или изучивший науки, или только любознательный; тот, исследовав книги, будет мудрее прежнего, и этот найдет что-нибудь для себя. Да и тебе не худо бы поучиться!»

На Руси «Предьсловие честнаго покаяния», входящее в состав Трифоновского сборника в качестве главного условия принятия священнического сана, ставит «книжное научение»: «Подобает быти ерею смышлену и хытру книгам, и трезву и умну быти... аще не такому, добре бы ему не ити в той чин, аще и свят. А груб невежа неподобна ему быти ереом, неведение убо злее есть согрешение» (Л. 111 об.).

Тут, впрочем, надо сказать о вкладе русских переводчиков Библии в волну гносеомахии.

В нашем синодальном переводе, выполненном в XIX веке, мы читаем сегодня слова апостола Павла: «Боюсь, чтобы ваши умы не повредились, уклонившись от простоты во Христе» (2 Кор. 11, 3). И делаем вывод: простота — это хорошо, а всякая умственная сложность и критичность — плохо...

Но ведь слово «уклонившись» набрано курсивом. Это означает, что его просто нет в греческом оригинале (причем его вообще нет ни в одной из греческих рукописей) и его вставили переводчики для уяснения смысла. Увы, в данном случае они своей вставкой смысл затемнили...

Церковнославянский перевод несет противоположный смысл: «Боюся же, да не истлеют разумы ваши от простоты, яже о Христе». Противоположный перевод оказывается возможен из-за двусмысленности греческого предлога «от». «От» может быть указанием на причину некоего события («я от него научился»), а может быть указанием на точку отсчета («пошел от»). Святитель Феофилакт Болгарский понимал «от» как указание на причину: «Чтобы не прельстились вследствие своей простоты». Такое же толкование встречается в древности

у Экумения, а ближе к нашим дням — у святителя Феофана Затворника: «Боюсь, да не истлеют разумы ваши от простоты, — по причине простоты, которую стяжевает душа во Христе Иисусе. Ибо видя все во Христе истинным, она забывает об обмане и прельщении, — и, преисполняясь в Нем добротою, забывает о лукавстве и злохитрости, — и чрез то приобщается некоторым образом того неведения зла, которое качествовало в невинном состоянии. Этим вашим настроением, говорит, может воспользоваться враг и увлечь вас чрез свои орудия». Иоанн же Златоуст говорит, что, «хотя Ева была проста, это не спасло ее от обвинения». «От простоты говорю, а не от лукавства; не от злонамеренности, не от неверия вашего, но от простоты. Впрочем, и в этом случае не заслуживают извинения обольщаемые, как показал пример Евы».

Да и по контексту своей речи Павел предупреждает коринфян, что их простота может довести их до беды: если они будут доверять всякому, кто будет к ним обращаться от имени Христова...

Впрочем, есть и обратный пример, когда именно церковнославянский перевод Библии воспевает некнижность, а русский синодальный перевод такого смысла не несет.

Речь идет о переводе Пс. 70,15. По-славянски: Уста моя возвестят правду Твою, весь день спасение Твое, яко не познах книжная. По-русски: Уста мои будут возвещать правду Твою, всякий день благодеяния Твои; ибо я не знаю им числа. Церковнославянский перевод был сделан с той версии греческого перевода Библии, в которой вместо читаемого в современных научных изданиях pragmateias стояло grammateias. Греческое pragmateias имеет два основных смысла: 1) дела, 2) литературный труд. В понимании славянских переводчиков второй смысл вышел на первое место. Отсюда и странность русского издания толкования на это место святителя Афанасия Великого: он понимал это слово по его основному значению, а русские издатели решили вставить в его текст знакомый им церковнославянский перевод. И получилось: «Яко не познах книжная. Под словом «книжная» разумеет или суетные и многоухищренные житейские развлечения, или многообразные жертвы, какие повелено было приносить законом. «И говорит: поелику отверг я все сии жертвы, то войду в горние обители, если Господь подаст мне на это силы».

Русский же перевод был сделан с еврейского текста Писания: «я не знаю [им] числа», «не могу перечислить по пальцам».

В раннем христианстве вера простых христиан действительно противопоставлялась изощренности языческих философов. Но сегодня эту схему отчего-то стали прилагать к отношениям внутри Церкви, превознося христиан-простецов над христианами же, приложившими усилия для познания своей веры... Такой перенос столь же недобросовестен, как перенос ветхозаветных осуждений идолопоклонства на христианское иконопочитание: из того обстоятельства, что Библия не одобряет поклонение статуе Изиды, еще не следует, что с Библией несовместимо почитание лика Христа. Точно так же и апостольское осуждение языческих эрудитов, которые за коллекционированием чужих мнений забывали составить свое собственное, не стоит переносить на церковных людей, изучающих Писание и историю Церкви Христовой.

В сегодняшней церковной жизни отчего-то считается хорошим тоном воспевать не-книжную простоту. Но не такова православная традиция. Это в католической культуре воспевается «вера угольщика» и вызывают восхищение слова Пастера: «Я много думал и изучал, и поэтому моя вера стала столь же искренней, как вера бретонского крестьянина. Но если бы я изучал и думал еще больше, то моя вера стала бы такой же, как у бретонской крестьянки».

За этими замечательными словами проглядывает не естественность, а кризис и болезнь, интеллигентский надрыв, когда вера перестала быть чем-то органичным. Показательно для восточнохристианской традиции отсутствие в ее библиотеке святоотеческих творений, посвященных соотношению разума и веры как проблеме...

На русской же почве лесть невежеству началась в XVI веке.

«И тебе, моему государю, ведомо, что аз селской человек, учился буквам, а еллинских борзостей не текох, а риторских астроном ни читах, ни с мудрыми философы в беседе не бывал». Эти слова старца Филофея, сказанные в 1521 году, через столетие уже известны школярам (по крайней мере, их воспроизводит рукописная пропись 1643 года): «Братие, не высокоумствуйте, но в смирении пребывайте. Аще же кто речет: веси ли всю философию? И ты ему рцы: еллинских борзостей не текох, ни риторских астроном не читах, ни с мудрыми философы не бывах, философию ниже очима видех; учуся книгам благодатного закона как бы можно было мою грешную душу очистить от грехов».

Некий древнерусский книжник (увы, не названный по имени ни Ключевским, ни Каптеревым) назидал: «Богомерзостен перед Богом всяк любяй геометрию, а се душевнии греси учитися астрологии и еллинским книгам...; проклинаю прелесть тех, иже зрят на круг небесный: своему разуму верующий, удобь впадает в прелести различныя; люби простыню (простоту) паче мудрости, не изыскуй того, что выше тебя, не испытуй того, что глубже тебя, а какое дано тебе от Бога готовое учение, то и держи».

Конечно, эти обличения прежде всего были направлены против псевдонауки, против астрологии. Но в условиях, когда и в Западной Европе астрология еще не вполне отделилась от астрономии, а на Руси и подавно не было известно об иных путях естествоиспытания, такие обличения в адрес звездочетной «математики» становились обличениями учености как таковой. Князь Курбский свидетельствовал, что он слышал такие речи, обращаемые против изучения собственно богословия: «Пребывая еще под властью московского царя, я не раз слышал, как хитрецы, выдающие себя за учителей, обманывают юношей, стремящихся к учению и, запрещая, говорят им: «Не читайте много книг!» И указывают на умалишенных: «Этот, мол, от книг умом помрачился, а этот в ересь впал».