Миссия «Ганимед»
Шрифт:
Межзвёздные полёты, вечные источники энергии, храбрость и доброта – таким видел будущее автор, имя его давно уже было предано забвению. Книга хранилась на отцовском планшете вместе с другими, в которых описывалось прошлое Земли: тёмное и зловещее, оно казалось Гейбу странным и одновременно логичным – сейчас история выходила на новый виток.
Конечно, понял он это уже гораздо позже, а в детстве просто слушал в неярком тёплом свете ночника низкий с хрипотцой голос отца, запоминая на всю жизнь яркие треугольники белков глаз на погружённом в тень лице и седину курчавых волос.
Самыми светлыми воспоминаниями Гейба оставались родители: мамина улыбка отпечаталась на сердце, а вечернее чтение отцом книг было самым любимым ритуалом.
Мама ушла первой – Гейбу исполнилось тогда десять, отец был старше и прожил всего четыре года. До училища подростка приняла к себе тётя, но её не стало после окончания первого курса. И Гейб лишился нарочитой грубости с упрёками о лишнем рте и неуёмной энергии «здорового наглого лба», взявшего худшее от родителей. Гейб лишился всего, что его связывало с прошлым, а ничего нового не приобрёл. Пока не встретил Криса – но и тут ошибся.
Наверное, на озере Гейб думал не о родителях, а о нём, потому что так и не смирился со скорой смертью – считал любовника виновником многих своих несчастий. Хотя, безусловно, Крис был лишь обычным человеком: не лучше и не хуже тех, кого с момента потери родителей встречал Гейб. Или это являлось попыткой успокоить себя: все такие – можно уподобляться. Гейб не смог: уволился из жандармов, вступился за рабочих, попал к повстанцам, был принят за шпиона и чуть не получил разряд в лоб. Закономерный итог. Быть не таким, как все, плохо.
Несмотря на вспыльчивость и бесцеремонность, Кэс не воплотила замысел в жизнь, а Гейба после повторного обыска препроводили в камеру до прибытия Юны: вместо силового поля барьер четвёртой стены создавали толстые металлопластовые прутья.
Гейб и не думал роптать – его место на Онтарио было гораздо хуже хотя бы потому, что тут имелись собственный чистый унитаз, нормальная койка с матрасом и свежим до хруста постельным бельём, а Рик приносил очень даже съедобную пищу.
– Я не думаю, что ты на их стороне, – сказал он, ставя поднос к краю решётки.
– Почему так решил? – спросил Гейб: старался сохранять оптимистичный настрой и не прочь был поболтать.
– Мне так кажется… – вновь зарделся Рик.
– А Кэс говорит, что ты просто зелёный и ничего не понимаешь, – Гейб усмехнулся и подтянул одну ногу к себе.
– Так и говорит, – Рик улыбнулся и спохватился: – Мне пора.
– Кэс считает, что еду можно оставить за минуту?
– Даже если ты не шпион, Кэс будет тебя ненавидеть, – пошутил Рик и скрылся за гермодверью, запоры которой срабатывали с идеальным щелчком.
Организм без сплошной бомбардировки медикаментами первое время путался в потребностях; периодически подташнивало, хотя режущие боли в желудке вскоре прекратились – и однородная пищевая масса, призванная стать тюремной едой, отлично переваривалась. Если б не головная боль, Гейб бы вообще не жаловался на жизнь, но и она навязчиво не беспокоила, служила фоном, не отвлекая от привычных дел.
Когда тяжесть после еды отступала, Гейб выполнял комплекс упражнений, знакомый ещё со времён училища: получалось из рук вон плохо, но попытки того стоили, слишком отвыкли мышцы и, главное, голова от нормальной гравитации – постоянно пошатывало, особенно во время физических нагрузок.
Время. Гейб нуждался во времени, но не знал, есть ли оно у него – зависело от повстанцев, а конкретнее, от некой Юны, авторитету которой подчинялась даже дерзкая Кэс. Иерархия сопротивления всяко отличалась от иерархии жандармерии, и Гейбу оставалось только ждать, когда за ним придут.
– Собирайся, – сказал заглянувший в камеру Молли, державший наручники.
– А ботинки дадите? – спросил Гейб.
– Не положено.
Гейб ждал, но всё равно оказался не готов к моменту, потому движения вышли хаотичными: одновременно попытался встать и подтянуть штаны. Молли терпеливо наблюдал за его вознёй, только после её окончания повернул ключ механического замка, который убрал три прута, позволяя Гейбу выйти – сразу вытянул руки перед собой, чтобы тот надел наручники.
– Знаешь, когда рыпаться не надо, – прокомментировал покорность Гейба Молли.
– А смысл? – Риторический вопрос не терял актуальности и занимал Гейба уже давно.
Дверь в комнату для допросов была следующей – многослойное полотно сдвинулось с лёгким скрипом, от которого Молли поморщился. Навстречу тут же решительно вышла Кэс:
– Юна, надо выбить из этой суки всё!
– Подожди, успеем.
Юна оказалась хрупкой женщиной лет пятидесяти с большими тёмными глазами и широкой седой прядью в иссиня-чёрных волосах, идущей от правого виска: изучающий взгляд буквально пронизывал, но Гейб чувствовал скорее интерес, чем подозрительность. В комнате кроме неё, Кэс и Молли присутствовал ещё один мужчина средних лет.
Молли подтолкнул Гейба к стулу – единственной мебели в комнате – и перестегнул наручники назад, зацепив их за металлопластовую трубу спинки: так пленник будет практически полностью обездвижен.
– Ну, рассказывай, – Юна сложила руки на груди.
– Что именно? – спросил Гейб и по взгляду стоявшего за ней Молли понял, что опять ведёт себя неподобающим образом.
– Что готов рассказать, – левая бровь Юны вопросительно изогнулась.
– Мне скрывать нечего, – хотел пожать плечами Гейб, но скованные руки не позволили это сделать.
– Почему ушёл из жандармерии? – Юна буквально сканировала его эмоции.
– Вы знаете их методы. Они не для меня. Потому и ушёл. – Вопрос не вызвал затруднений: определился с ответом несколько лет назад.
– Так просто? – наклонив голову, Юна приготовилась слушать.
– Нет, жизнь вообще сложная штука, – поиронизировал Гейб, скривив губы. – Если б всё было просто, я бы на дне Онтарио не оказался.
– Он тебе зубы заговаривает! – возмущённо воскликнула Кэс, но Юна подняла руку в останавливающем жесте.