Миссия в ионическом море
Шрифт:
– Не знаю, - ответил Грэхэм.
– Не в обычаях Порты разрешать дела подобного рода столь скоро. Хотя, боюсь, наше посольство действовало не в меру активно, возможно, даже фатально активно.
– Почему вы думаете, что фатально активно?
– Потому что если губернатором назначен Исмаил, то нашему нападению на Маргу пришел конец. Возможно, доктор Мэтьюрин вам сообщил, у меня имеются неопровержимые свидетельства его сношений с французами. От них он имеет большую выгоду.
– Вам известен источник этих слухов?
–
– Если это правда, то как мы должны, на ваш взгляд, поступить?
– Вы спрашиваете моего совета, сэр?
– Да, сэр.
– Я не могу вам дать внятного ответа. Я лишь сам краем уха уловил новость из третьих рук, и то - преувеличенную. Я должен повидаться с беем на рассвете, по счастью, он ранняя пташка.
Еще до рассвета старый турок вышел из своего шатра, чтобы оседлать лошадь. Но капитана Обри не опередил, поскольку Джек не ложился. Почти всю ночь Джек провел на палубе, меряя ее шагами, наблюдая за игрой облаков, раздражая якорную вахту и к тому же до ужаса напугав Моуэта, который медленно брел к себе после любовного свидания. И пока он прохаживался, упреки в сознании подвели Джека к весьма невыгодному заключению о том, как ему следовало поступить, начертав ему несколько вариантов действий, которые, непременно, могли привести его к успеху.
Ему следовало, например, сразу сблизиться с Мустафой и послать за транспортами с тем же приливом - ветер тогда превосходно подходил, Мустафа с ходу захватил бы Кутали, и теперь они бы уже вместе громили Маргу, поскольку капитан-бей, хотя и являлся запальчивым и непредсказуемым головорезом, но, по крайней мере, человеком действия.
"Ерунда," - отвечал от сам себе, в Кутали пришлось бы зачищать улицу за улицей, если вообще удалось бы захватить, даже с учетом пушек, громящих его стены и дома.
И Мустафе не вполне можно доверять, когда дело касалось Марги. Когда это внутреннее нытьё порядком ему надоело, и даже более, чем надоело, Джек спустился вниз и какое-то время рассматривал карты прохода к северу от Кефалонии - их он знал наизусть, а потом вернулся к своему неоконченному письму домой. "...так что, моя дорогая, с публичной, служебной стороны дела, я упустил время, возможности и деньги, если все это окажется правдой. А теперь, поскольку мне нечего скрывать от тебя, скажу о том, как это коснется меня лично: если экспедиция вернется на Мальту с грузом пушек, ничего не добившись, изъявления Харта в добром отношении и поддержке не будут стоить ничего.
Его доброжелательность не помешает ему утопить меня. Он может заявить, что я поддержал не того человека, и я не смогу этого отрицать. Вся ответственность и вина лягут целиком на меня, и никакие оправдания (хоть предоставить их я смогу немало) не окажут ни
В руках человека недоброжелательного дело может принять весьма дурной оборот, и даже будь рапорт благоприятным (на что я не могу рассчитывать) это ляжет черным пятном на мое имя. И этот очередной провал после фиаско в Медине отнюдь не сослужит мне доброй службы в Уайтхолле.
В особенности меня огорчает, что после этого я окажусь совершенно бессилен чем-либо помочь Тому Пуллингсу. Если ему и суждено получить повышение до коммандера и корабль, то только в ближайшем будущем. Никому на военном шлюпе не нужны ни седобородые старики, ни даже тридцатипятилетние.
Но с другой стороны, теперь я знаю, что жители Кутали оказали бы Мустафе сопротивление, как бы тот ни бомбардировал город. И стоит мне только подумать, что могли сотворить в городе его люди, я рад, что не содействовал этому."
Мысли Джека перешли к Эндрю Рэю, к нечестивому союзу Харта и Рэя, тому огромному количеству влиятельных людей, которым он так или иначе досадил, к своему отцу...
Отбили восемь склянок, и в его мысли ворвался пронзительный свист дудки "Подъем" и сиплые окрики боцмана "Вахта правого борта, подъём, парни, подъём. Проснись и пой, проснись и пой.
Вот я иду с острым ножом и чистой совестью. А ну, подъём. Вываливайтесь. Пошевеливайтесь, псы ленивые." Почти тут же раздался приглушенный хохот, когда соне Парслоу и правда подрезали гамак.
Пробило восемь склянок, и Киллик убрал глухие ставни с кормовых иллюминаторов, впустив серое утро и явив взору пытливую мину на своем пройдошистом лице. Но хоть и пытливое, и пройдошистое, лицо это сияло чистотой. Как ему это удавалось, Джек не мог понять, помня проведенное им время на нижней палубе при полном отсутствии возможности помыться до утренней вахты, а потом и того меньше.
Сегодня Киллик был чист и в хорошем расположении духа, поскольку явно следовало, что Джек не в настроении. Поведение Киллика походило на качели, отличаясь особенной сварливостью, когда Джек находился в отличном расположении духа, и наоборот.
Киллик доложил состояние ветра, по-прежнему дувшего с норд-норд-оста, погоду, переменно-облачную, и затем пошел за кофе.- Профессор сошел на берег, сэр, - доверительным голосом произнес он, внося кофе.
– На удивление рано.
– Неужели?
– произнес Джек.
– Пожалуй, мне стоит повидать его по возвращении. Будь добр, доложи, когда профессор взойдет на борт.
После долгого, ничем не занятого перерыва, когда с обычным грохотом полировочных камней, шарканьем швабр и плеском льющийся воды делалась приборка палуб, прозвучал сигнал поднять гамаки, с бешеным топотом и воплями пронеслись свыше двухсот человек, почти сразу же топот повторился - орде скомандовали завтракать. Пришел Стивен, и они вмести стали дожидаться Грэхэма, без малейшего аппетита поедая тосты с маслом.