Миссия в ионическом море
Шрифт:
В самой каюте - особенно великолепном помещении, завешенном пурпурными плотными шторами, появление кофе прервало дискуссию. Да и в любом случае, было очевидно, что Джек собирается уходить: Мустафа не смог убедить его остаться дольше или посетить находящийся рядом порт Карии, потому что у Джека уже назначено рандеву со своим консортом - "Дриадой".
Это побудило Мустафу еще раз пройтись по плану атаки, с достаточно убедительным учетом сил в его распоряжении, и снова высказать свое мнение о Шиахан-бее и Исмаиле.
Главным недостатком Шиахана, помимо жадности
С Исмаилом - совсем другое дело: здесь раздались подробные, убедительные обвинения в вероломстве, лицемерии и предательстве - голос Мустафа поднялся еще выше, в глазах появилось устрашающее выражение: он призывал Бога проклясть детей своих детей, если он когда-нибудь позволит этому подлому женоподобному предателю превзойти в чем-либо его, Мустафу.
Джек видал эмоциональных людей, но ни одного, кто бы так разъярился, чьи огромные кулаки так дрожали бы от ярости, чьи глаза так налились бы кровью. Очевидно, между Мустафой и Исмаилом лежало нечто намного большее, чем схватка за спорный город, хотя, с другой стороны, Мустафа, несомненно, тоже жаждал обладать Кутали.
Капитан-бей громыхал как орган, а в баркасе у борта "Торгуда" Бонден произнес:
– Их капитан - прямо как слон в посудной лавке.
При этих словах крышка порта тридцатишестифунтовки правого борта откинулась, и высунулась волосатая рожа в тюрбане
– Ха, ты узнал что ли меня, приятель?
– заметил Бонден, когда та на целую минуту уставилась на него немигающим взглядом.
– Баррет Бонден, - произнесла бородатая рожа, - ты меня не узнаёшь.
– Не могу сказать, что узнаю, приятель, за этими бакенбардами.
– Иезекиль Эдвардс, наводчик погонного орудия на "Исиде", когда ты был старшиной марсовых. Зек Эдвардс, бежал, когда мы стояли неподалеку от Тиберона.
– Зек Эдвардс, - произнес Бонден, кивая головой.
– Ага. Что ты делаешь на этой посудине? Тебя захватили? Ты пленник?
– Нет. Служу на ней. Помощником старшего канонира.
Бонден обдумал его слова и сказал:
– Так ты превратился в полного турка и обернул тюрбан вокруг головы.
– Точно, приятель. Никогда не отличался религиозностью, а поскольку мне уже сделали обрезание, то какая разница.
Ранее остальные члены команды баркаса с открытыми ртами уставились на Эдвардса. Теперь же рты закрыли, и сейчас с неодобрительным выражением на окаменевших лицах уставились в море. Но Эдвардс говорил таким неловким, поспешным, умоляющим тоном, как будто невыразимо жаждал слышать и произносить звуки христианской речи, и Бонден ответил и довольно строго спросил, что Эдвардс делает с этими тридцатишестифунтовками, и что тридцатишестифунтовки делают на фрегате, о Господи, длинные тридцатишестифунтовки?
Это вызвало поток слов, запинающийся доверительный натиск с вкраплениями греческого, турецкого и лингва-франка,
Пушки были с Корфу, от французского генерала на Корфу. А почему он дал их капитану? Потому что пушки португальские и французские тридцатишестифунтовые ядра к ним не подходят, как и любые другие долбаные ядра, что делают теперь. Вот почему. Но капитан-бея это не заботило: у него имелись мраморные ядра, сделанное греками с острова Парос, гладкие, как стекло.
Беда в том, что они часто давали трещины, если не хранить их крайне бережно, и стоили кучу денег. Ты не мог выпалить с полдюжины раз, только чтобы не потерять навык - нельзя разбрасывать мраморные ядра, только не мраморные ядра по девятнадцать пиастров за штуку.
– Мраморные ядра, - проговорил Бонден, размышляя о "Сюрпризе" и его простых железных ядрах.
– Мраморные ядра, лопни моя задница.
– Даже на баржах, болтающихся у мелководья, такой грязи не сыщешь, никогда в жизни, - заметил баковый гребец, сплевывая под ветер.
– Они что, никогда не чистят гальюны?
Эдвардс мгновенно ухватил подтекст, и смиренно воскликнул, что не собирался ни фамильярничать, ни строить из себя важного барина, ни заставить их поверить, что снарядный ящик набит мраморными ядрами. Нет, нет, совсем не так - всего пять для правого орудия и четыре для другого, одно из них сколото.
Более он не смог сказать, потому что громыхнули цимбалы, пронзительно застучали барабаны и громко взревели раковины - капитан Обри простился и вместе с профессором Грэхэмом спустился в баркас, и сидел в нем задумчивый и молчаливый все время, пока матросы гребли в сумерках.
На рассвете, будучи на квартердеке, он оставался задумчивым и молчаливым - на правой раковине Марга почти исчезла. Джек навел подзорную трубу, бросил последний взгляд на цитадель на скале, мощный венецианский мол, и возобновил хождение.
Молчаливый - отчасти потому, что у него уже давно превратилось в привычку ходить взад-вперед с наветренной стороны любого корабля, которым командовал, до тех пор, пока это не нарушало рутину повседневной корабельной жизни, а отчасти потому, что ни один из его советников еще не проснулся - они обсуждали Мустафу и Исмаила еще долго после начала ночной вахты.
Задумчивый, потому что, хотя Мустафа в некоторых аспектах и отличный парень, он, вероятно, не станет выказывать много рвения в выкидывании французов с Марги, раз в таких дружеских отношениях с генералом Донцелотом на Корфу: сообщение Бондена настигло Джека через Киллика во время первой чашки кофе, а затем Бонден подтвердил это и сам.
Когда Джек повернулся, глаза уловили вспышку паруса в море - слишком далеко для "Дриады": она присоединилась к ним ночью, и теперь держала позицию вровень с "Сюрпризом" (они разделились в слабой надежде схватить какое-нибудь судно с грузом для французов на Корфу, или, еще лучше, одного из французов, отправленного с острова Корфу своим друзьям в Марге).