Миссия Йемен.В/ч № 44708
Шрифт:
Уже в конце командировки я не выдержал рассказов о столь легком способе обогащения, и… купил — таки два «двухкассетника», писк тогдашней моды. Один я отправил с оказией, а второй вез на горбу через границу. Я собирался покупать машину, и советские деньги мне могли ох как пригодиться. Не тратить же заветные «чеки», действительно. Покупка автомашины за «чеки» была заведомо обдираловкой, ибо фактически приходилось платить двойную цену, ведь чеки влегкую продавались на черном рынке в соотношении 1 к 2, однако цена — то деноминировалась та же самая, что «чеки», что сов. рубли!!! Такой несправедливости я уже выдержать не мог, и вознамерился, продав два
По приезду в Москву оказалось (о, рынок!), что цены на «двухкассетники» в Москве упали до неприлично низких отметок, засчет превышения предложения над спросом. Классический случай «перепроизводства»: вдруг все стали такими умными, и все стали привозить «технику» для продажи, надеясь снять пенку, да не тут — то было. Мне не оставалось ничего другого, как… искать другой рынок сбыта. Например, региональный, куда не докатился еще вал «двухкассетников»! Срочно были найдены родственники-седьмая вода на киселе в г. Ростове-на Дону, ибо без паспорта с местной, ростовской пропиской никакой «комок» мою технику взять не решился бы, и я, как заправский «челнок», с двумя гигантскими коробками, в оригинальной упаковке, естественно, бессонной ноябрьской ночью 1980 гда отправился в Ростов. Какой тут сон, если охранять приходилось такое немыслимое богатство, по стоимости эквивалентое вожделенной «копейке».
Операция «Ростов» завершилась месяца через четыре, продажей обоих монстров, и благополучным переводом мне требуемой суммы денег. Так я «вошел» в рынок, когда его по сути еще не было в Советском Союзе, но надо сказать, что мне все эти волнения, риски, связанные с осуществлением примитивной коммерческой операции не понравились настолько, что, наверное, уже тогда я для себя решил «бизнесом» не заниматься. В конце 90-ых шлюзы частного предпринимательства открылись, но меня такая перспектива зарабатывания денег, увы, не прельщала.
А «копейку», вызывающего оранжевого цвета, на вырученные деньги я купил лишь спустя два года, ибо «ветеранская» очередь, по которой единственно и было возможно без переплаты купить авто в те годы, подошла у моего отца только в 1982 г. Цвет тогда не выбирали, бери, что есть, но, говорили, что оранжевый — это хорошо с точки зрения безопасности. Не знаю, какой такой безопасности, но запаску и «березковский» набор инструментов у меня сперли в первую же ночь, взломав багажник, причем под замок крышки багажника была для плотности подсунута свернутая вчетверо интересная бумажка. Это был… лист из табельной книжки участкового милиционера, пронумерованный. Конечно, я сходил для формы в милицию, написал заявление, открыли дело…но расследование результатов не дало.
С той поры сменилось много эпох, технологический прогресс меняет нашу жизнь со скоростью закона Мура, мы избалованы функционалом, нас не купишь на «бренд«…Все так, но тот зеленый огонек на фронтальной панели моей первой «системы», по-прежнему, почему-то согревает мне душу.
Эссе
«Как молоды мы были. Как искренне любили… Как верили судьбе…» — звучало из соседнего со штабом жилого дома, где жили наши «секретчики», начфин, секретарша и еще несколько человек.
Мой наряд подходил к той самой ночной фазе, когда настроение становится философским, шелест огромного перечного дерева во дворе напоминает о вечном и все глубже, бездоннее становится черное небо, мерцающее крупными южными звездами. Надрывный тенор Александра Градского напоминал о бренности всего сущего, ну да, ведь «как молоды мы были». И, что самое смешное, нам уже тогда казалось, что мы абсолютно взрослые, почти состоявшиеся люди и песня эта к нам имеет самое прямое отношение!!! На кухне разговоры велись не о будущем, не о планах на жизнь в Союзе, а все больше о предыдущих командировках — у кого они были — да о прошлой «гражданской» жизни.
Никто из четырех товарищей по этажу тогда еще не был женат, даже планов таких не было, да и вообще по незамужней женской части в совзагранколлективе тогда был чуть ли не полный вакуум. Зато хоть это не отвлекало нас от усердного выполнения «интернационального долга»! (Правда, буквально через год Толик — таки женился на единственной незамужней девушке, секретарше Нелли, и живет с ней счастливо вот уже сколько лет, но так это было потом!)
А в той, прошлой жизни Абдуррабба-Игорь Карнач, по-моему, успел побывать в Сирии, но рассказывал об этом мало и вообще был несловоохотлив, замкнут. Чего нельзя было сказать о шумном, беспорядочном Митриче. Тот начал свою переводческую карьеру в Южном Йемене, сыпал именами военачальников и партийных руководителей, рассказывал про то, как чуть в плен к «северянам» не попал, как плавал на Сокотру, и про прочие приключения. Чему верить, чему нет до сих пор у меня большие сомнения, но аденский опыт жизни в спартанских условиях переводческой общаги, безусловно, Митрича выделял среди нас, смотрелся он настоящим «дедом».
Митрич же был наиболее «собаколюбив»: он прикормил у нашего очага дворняжку, откликавшуюся на кличку «Малыш». Малыш сопровождал нас во время дороги из Хабуры в Жилдом, незлобиво лаял на подходящих к дому арабов, гонял чужих псов, что было полезно, и вообще был дружелюбным псом. Потом его кто-то из «доброжелателей» отравил крысиным ядом и он сдох. И хотя нельзя сказать, что нам это было совсем безразлично, мы тоже уже привыкли к пыльному, доброму Малышу, но больше всех, конечно, переживал Митрич…
…О бренности бытия в те годы мало кто из нас задумывался, да и надо ли? «Как молоды мы были…», жизнь текла размеренно, сытно по сравнению с теми, кто работал там, в Советском Союзе, так чего печалиться?
В равной степени мало задумывались мы и о будущей жизни в Союзе, как там она сложится, что ждет по возвращении можно было только догадываться.
…Первым взрослым шоком для меня явилась внезапная смерть нашего штабного врача-терапевта Сережи Саранкина. Было ему всего лет 35 от роду, мне казалось уже взрослый дядька, лечил нас от хворей всяких, а тут на тебе — Сережа умер! Как-то нелогично это казалось, умирать врачу, да в таком возрасте, да за границей. Хотя, какая тут разница, разве ж судьба выбирает время и место? И что врачи не люди что ли?
Так как я работал в Госпитале, то по определению переводчиком в скорбных формальностях, оформлении «груза 200», пришлось быть мне. В госпитале я, конечно, насмотрелся всякого разного, но тут было немножко не по себе, все-таки это был наш Сережа, пухлый весельчак, который еще вчера прописывал мне таблетки, спорил с хабиром-терапевтом из нашей «врачебной» группы, как меня лечить от какой-то аллергии, кипятился, возмущался…Такая «взрослая» работа прибавила мне, как мне казалось, авторитета среди хабиров и переводчиков, до этого же отношение ко мне было, мягко говоря, снисходительным — лекций я не читал, на стрельбы не ездил, был, по их мнению, чистоплюем, ходил в белом (!) халате, хотя чего тут предосудительного, казалось бы?