Мистер Аркадин
Шрифт:
— Привет!
Она, как всегда, застала меня врасплох. Райна стояла рядом, в черном платье, стройная, как деревце. На голову была наброшена мантилья. Она протянула мне руку.
— Райна… Наконец… Я боялся, я…
— Шшш…
Она сделала мне знак молчать. Процессия приближалась к нам. От монашеских ряс исходил тяжкий дух плесени, пота и селитры, который ассоциируется с церковными подвалами. Мужчины были босы, и острые камни резали их ступни, шагающие по розмарину и лепесткам цветов. Они были подпоясаны веревками, завязанными узлом на
Райна, казалось, была поглощена зрелищем, лицо ее побледнело. Все вокруг молились. Какая-то женщина, рыдая, била себя в грудь. Я попытался отбросить тревогу, овладевшую мной, и сказал:
— Самое время проверить, в своем ли мы уме.
Взгляд, брошенный Райной, вновь заставил меня умолкнуть. Я неподвижно стоял, зажатый толпой, рядом с непонятно притихшей девушкой. И вдруг прямо перед нами в толпе я увидел Мили.
Она явно искала меня. Но когда увидела, на лице ее отразилось не облегчение, а совсем другое, знакомое мне выражение. Она узнала Райну, стоявшую возле меня.
Участники процессии заполнили всю улицу; зрелище начинало приобретать какой-то трагический характер. Кое-кто нарочно подставлял спину под грубо сколоченные из бревен кресты, больно ударяясь о них. Слышались стоны.
Мне не сразу удалось пробраться к Мили.
— Что это за куклуксклановщина? — спросила она хриплым голосом.
Я отвел ее подальше от толпы.
— Не обращай внимания. Это их дела. Кающиеся.
Мили не знала, что это такое.
— Они замаливают грехи. Надеются получить прощение.
Мили не могла оторвать глаз от непонятного ей зрелища. Она уставилась на горящие желтым огнем факелы и огромные тени, которые отбрасывали капюшоны на стены домов.
— Видать, они порядком нагрешили…
Это навело ее на мысль и о моих грехах, и лицо ее исказилось злостью.
— Кстати, я видела с тобой эту аркадинскую дочку. Ума не приложу, что ты в ней нашел.
Ужас, сколько ненависти может выразить заурядное женское лицо. На лице Райны чувства не отражались никогда. Зато ревность и ярость Мили совершенно ее обезобразили.
— Что в ней такого, чего нет во мне? Не отвечай, пожалуйста. И без того знаю. Миллиончики ее.
Мне не хотелось, чтобы нас услышали. И не было времени разводить дипломатию. Поэтому я просто привлек ее к себе и прошептал: «Дура ты».
Она сразу же обмякла и. спрятав лицо у меня на груди, всхлипнула:
— Ох, Гай, если б ты знал, если б ты только знал!
Я все знал. И не хотел ничего знать. Я гладил ее по волосам, как гладят зверька, чтобы успокоить его.
— Ты приехала с Аркадиным?
Она плакала — от переживаний, от любви, от усталости.
— Да. Нет. С его людьми. Остальные задержались в Ситжесе. А я хотела тебя увидеть.
Стоны кающихся становились все громче. Толпа вторила им своими мольбами. Неужто и впрямь, как я только что пошутил, такие моменты — проверка на здравый смысл? Может, и мне раскаяться?
— Послушай,
Она перестала плакать.
— Видишь ли, все это бессмысленно и к тому же опасно. Давай забудем обо всем.
В ее глазах появилась какая-то решимость; мне этот взгляд не понравился.
— Понятно, — выговорила она наконец.
И медленно отстранилась от меня.
— Ты задумал без меня залезть в корыто к этой грязной свинье, к этому чертову Аркадину. Все просто, как апельсин. Надеешься, что девчонка тебя выведет. Скажешь, не так?
Ну как ей втолкуешь. Глупая, невежественная баба, никаких резонов не понимает. А ведь вся эта история совершенно безумна, во всяком случае, так мне казалось этой сумасшедшей ночью, наполненной звоном колоколов, клацаньем цепей, криками кающихся.
— Но послушай и ты меня, Гай.
На ее лицо падали отсветы факелов, проносимых мимо.
— Ну берегись. Смотри, говорю. А то я шепну кое-что Аркадину. Не про Бракко. Не про этот дурацкий рэкет, как ты его называешь. А про то, что его гораздо больше заинтересует, насколько я понимаю. О тебе.
Неожиданно для себя я оказался лицом к лицу с врагом. Забавно. Но так оно, пожалуй, к лучшему. Такой поворот как-то больше соответствовал той трагедийной декорации, на фоне которой мы беседовали.
— Ты мне угрожаешь. Мили?
В голосе моем звучало ледяное спокойствие. Она на миг растерялась.
— Я просто предупреждаю, чтобы ты не бегал за этой…
Но я уже не слушал — я шел к Райне.
Обе половины церковных врат были открыты. Отпущение грехов человеческих неизбывно. И вечно пребудет, пока человек не усомнится в Господней любви. Любовь… Тирсо был прощен. Кающиеся начали выходить с пением «Те Deum» [1] . По окрестным горам поплыли огоньки. Вокруг цвело оживленное веселье, и Райна, когда я наконец нашел ее, сжала мою руку в своей и улыбнулась мне.
1
Тебе, Господи (лат.).
***
На следующий день деревня дремала в сладостном утомлении. Фигурки святых вернулись на свои места, а зеленые ветки, уже увядшие, еще украшали стены домов. Дворники лениво махали метлами, сметая в кучу мятые цветы и сухие листья, закапанные смолой. Мы с Райной беззаботно бродили по безлюдным улицам. Она, казалось, забыла про свою экзальтацию и даже стыдилась ее. Она вела себя мягко и непринужденно и рассказала один забавный случай, происшедший в замке. Одна дама, под воздействием духа покаяния, который разбудила в ней вчерашняя процессия, решила, что непременно должна поведать мужу о своей неверности, к которой ее склонил их ближайший друг, тоже пребывавший в замке. Пришлось утихомирить ее парой таблеток снотворного в бокале шампанского.