Мистер Фо
Шрифт:
– Не могу сказать, может ли письмо возникнуть из ничего, - ответила я.
– Наверное, это справедливо, когда речь идет о писателях, уж, во всяком случае, не обо мне. Но что касается Пятницы, то позвольте спросить: как можно научить его письму, если в его сердце, в его душе не звучат слова, которые отражаются на бумаге, а живут лишь смешанные чувства и побуждения? Вот что я думаю о Божественном писании: если Бог пишет, то Он пользуется тайными письменами, скрытыми от нас, являющихся частью этого писания
– Согласен, мы не в состоянии их постичь, потому что мы-это то, что он пишет Мы или некоторые из нас, возможно, не написаны, мы просто существуем,
Понимая, что спорить с Фо, как и раньше с Крузо, - занятие неблагодарное, я попридержала язык, и вскоре он заснул.
Не знаю почему - то ли потому, что Фо почти вытеснил меня на узкой постели, я, несмотря на усталость, не могла заснуть. Ежечасно я слышала стуки ночной стражи, слышала, или мне это казалось, как по углам скребутся мыши. Фо захрапел. Я терпела сколько могла, потом встала, натянула рубашку, подошла к окну и долго смотрела на крыши домов, прикидывая, далеко ли до рассвета. Потом подошла к алькову Пятницы, подняла занавеску. Спал ли он в этой кромешной темноте или лежал с открытыми глазами и смотрел на меня? Снова я поразилась легкости его дыхания. Когда наступала тьма, Пятница словно исчезал, оставался только его запах, напоминавший мне когда-то запах смолы: теперь для меня это был только ему присущий запах, уютный и успокаивающий. Боль тоски по острову вдруг пронзила меня. Вздохнув, я опустила занавеску и легла. Тело Фо точно раздалось во сне, мне осталась лишь узенькая полоска. Скорее бы наступил день, взмолилась я и в тот же миг уснула.
Когда я открыла глаза, в комнате было полно света. Фо сидел за своим столом, спиной ко мне, и писал. Я оделась, тихо подошла к алькову. Пятница в своем красном наряде лежал на матраце.
– Пойдём, Пятница, - прошептала я.
– Мистер Фо трудится, мы должны предоставить ему покой.
Фо окликнул нас, когда мы еще не подошли у двери.
– Вы не забыли про уроки письма, Сьюзэн?
– сказал он.
– Вы не забыли, что должны научить Пятницу азбуке?
– Он протянул нам детскую грифельную доску и грифель.
– Возвращайтесь в полдень, и пусть Пятница покажет, чему он научился. А это вам на завтрак.
– Он протянул мне шестипенсовую монету, не ахти какие деньги за визит Музы, но я их взяла.
Мы отлично позавтракали свежим хлебом с молоком, а затем расположились на залитом солнцем церковном дворике.
– Следи за мной внимательно, Пятница, - сказала я.
– Мне недостает терпения, учитель из меня никудышный.
– Я нарисовала на доске дом с окнами и трубой и написала под рисунком: «дом».
– Это картинка, - сказала я, - а это слово.
Я повторила слово «дом» по буквам, показывая их, когда произносила, затем взяла палец Пятницы и водила им по буквам, все время их повторяя; затем вложила грифель в его руку и водила его рукой, выводя слово «дом» под тем, которое я написала раньше. Затем стерла с доски все написанное и картинку тоже, она должна была остаться в голове Пятницы, и снова принялась водить его рукой в третий, четвертый раз, пока не оказалась исписанной вся доска. Я снова стерла написанное.
– А теперь пиши сам, Пятница, - сказала я, и Пятница вывел три буквы, составляющие слово «дом», или три знака, которые можно было принять за буквы, но один Пятница мог сказать, были ли это три буквы и обозначали ли они слово «дом» и картинку, которую я раньше нарисовала, и само это понятие.
Я нарисовала корабль с поднятыми парусами, заставила его написать слово «корабль», а затем принялась вдалбливать в него слово «Африка». Африку я изобразила в виде пальм, между которыми рыщет лев. Соответствовала ли моя Африка тому образу, который носил в себе Пятница? Сомневаюсь. Тем не менее я написала слово «А-ф-р-и-к-а» и водила его рукой по буквам. По крайней мере, он теперь знал, что не все слова состоят из трех букв. Затем я принялась учить его слову «мать» (нарисовала женщину с ребенком на руках), а затем, стерев рисунок и надпись, начала повторение всех четырех слов.
– Корабль, - сказала я и дала ему знак писать.
«К-р-к-р» написал он, может, мне только показалось, что то были именно эти буквы, и он заполнил бы ими всю доску, если бы я не вырвала грифель из его пальцев.
Я смотрела на него долгим, пристальным взглядом, пока не опустились его ресницы и не закрылись таза. Ну, можно ли себе представить более тупое существо, даже погруженное во мрак невежества пожизненным рабским унижением, нежели Пятница? А может быть, он в глубине души смеется надо мной, над моими усилиями ввести его в мир человеческой речи? Я протянула руку; взяла его за подбородок, повернула его лицо к себе. Его глаза открылись. Мелькнула ли в потаенной глубине его черных зрачков насмешка? Не могу сказать. Если мелькнула, то разве это не искра Африки, недоступная моему английскому зрению? Я тяжело вздохнула.
– Идем, Пятница, - сказала я.
– Вернемся к нашему хозяину, покажем ему, насколько мы преуспели в учении.
Был полдень, Фо, свежевыбритый, пребывал в отличном расположении духа.
– Пятница ничему не научится, - сказала я.
– Если и есть врата к его способностям, они или наглухо закрыты, или я не могу их найти.
– Не отчаивайтесь, - сказал Фо.
– Если вы посеяли семя, это уже немалый успех, для начала. Будем настойчивы. Пятница еще удивит нас.
– Письмо не вырастает внутри нас, подобно капусте, пока наши мысли заняты чем-то иным, - ответила я, не скрыв раздражения.
– Это искусство достигается долгой практикой, вы сами это отлично знаете.
Фо поджал губы.
– Пожалуй, - сказал он.
– Но люди непохожи друг на друга, несхожи и их навыки к письму. Не судите столь поспешно своего ученика. Может быть, и его посетит Муза.
Пока мы с Фо говорили. Пятница уселся на матрац с грифельной доской в руках. Заглянув через его плечо, я увидела, что он заполняет ее какими-то рисунками, кажется, цветов и листьев. Но когда я подошла ближе, листья оказались глазами, открытыми глазами, каждый - на человеческой ноге, ряд за рядом - глаза на ногах. Шагающие глаза.
Я потянулась за доской, чтобы показать ее Фо, но Пятница не выпустил ее из рук.
– Отдай! Отдай мне доску. Пятница!
– приказала я. Но, вместо того чтобы подчиниться. Пятница запустил три пальца в рот и, смочив их слюной, стер рисунки с доски.
Я отпрянула от отвращения.
– Мистер Фо, я хочу вернуть себе свободу!
– крикнула я.
– Я не могу больше этого вынести! Это еще хуже, чем на острове! Он точно старик из реки!
Фо попытался меня успокоить.