Мистер Сыщик: Взрыв Нью-Йорка
Шрифт:
– Это слишком долго, - я покачал головой, - есть идея получше.
Я развернулся и, проталкиваясь сквозь толпу, направился к сцене. Уже у ее подножья, я притормозил и, продемонстрировав охранникам значок, попросил их позвать выступавшего мужчину на пару слов. Мне нужен был микрофон. Неизвестный, пришедший на встречу с Найджелом, захочет его видеть, не так ли? Он выдаст себя, так или иначе.
Перемолвившись парой слов с седовласым пожилым интеллигентом, спустившимся ко мне прямо с подмоток, я, перепрыгивая ступеньки, взлетел на трибуну и, обведя взглядом присутствующих, кашлянул в микрофон, привлекая внимание.
– Дамы и господа, - громко произнес я, -
Я надеялся, что объявление сработает и несмотря на нетерпеливые жесты охранников, не спешил сходить со сцены. Откуда я смогу лучше рассмотреть, если кто-нибудь двинется на выход. Гости же лишь пожимали плечами, поворачивали головы в разные стороны, но не спешили уходить. Я все еще не понимал, зачем были все эти уловки с беретами, в мою душу закрадывались смутные опасения, что я мог допустить ошибку, объявив во всеуслышание о Найджеле Картере… Но я оказался прав. Спустя секунд тридцать, я заметил в толпе шевеление и мужчина, на ходу, надевавший себе на голову синий берет, спешно направлялся прочь из зала.
Оставив микрофон, я спрыгнул со сцены и быстро двинулся следом за подозреваемым, но Пейдж остановила меня за руку:
– Погоди, Таррел уже караулит у входа, он задержит его, а вот если объект заметит слежку, может прекратить свой путь, и мы никогда ничего не докажем.
Я замедлил шаг. Она права, пусть я этого и не скажу в слух. Когда мы подошли, Майк как раз прижал дуло пистолета к виску преступного элемента, корчившегося в полусогнутом состоянии, лицом припечатанного к металлическому столу в кладовой, куда, видимо, пытался сбежать подозреваемый, обнаружив моего приятеля, вместо Картера.
– Вы не имеете права! Вы хоть знаете, кто я такой?! Я вызову полицию! – яростно кричал «берет», не прекращая попытки сопротивления.
– Мы уже здесь, - ухмыльнулся я, и при виде меня, глаза преступника налились ненавистью, и он заскрежетал зубами. Я вытащил наручники и защелкнул их на руках злоумышленника.
Конец октября. На улице, когда мы вышли из здания, начал моросить дождь. Фонари освещали прохожих, спешащих укрыться где-то от холодной воды, которая капала с неба, смывая дорожную пыль, грязь, прибивая к земле летавшие желтые листья з деревьев. Тучи массивными грудами нависли над городом, предвещая ливень. В воздухе висела сырость и запах мокрого асфальта.
Я задумчиво посмотрел вслед уезжающему такси и перевел взгляд на часы. Без пяти восемь. Рабочий день уже закончился. Роуз давно ждала меня дома, как и одна недопитая бутылка. Таррел взглянул на меня и все понял, хоть я и не произнес ни слова.
– Я отвезу подозреваемого в участок и так далее, езжай домой, - молвил он.
– Вот как, - брови Пейдж взлетели вверх, но она не стала перечить Майку.
Напарник сел в машину, усадил мужчину на заднее сиденье, приковав его к ручке двери, предварительно обыскав, и обнаружив, кстати, весьма любопытный порошок в кармане его пиджака, завел мотор и вырулил с парковки, кивнув нам на прощанье.
Дождь все усиливался. Я остался мокрый, словно облезлый кот, ловить такси и очень сожалел сейчас, что не приехал к Крайслер-билдинг на своей машине. Пейдж мерзла рядом со мной, она совершенно продрогла в тоненькой курточке,
– Послушай, - молвила Пейдж, ежась от холода, - может, ты хоть сейчас мне объяснишь, что это сегодня вечером было?
– О чем ты? – не понял я.
– Ты уронил меня! Хочешь сказать, это так, мелочь? Или будешь уходить от разговора с помощью излюбленного сарказма? Ты ведь даже не заметил, что я упала, пока я не влепила тебе пощечину! – девушка все больше распылялась, - о чем ты думал? На кого так засмотрелся, мм? Да, скажи мне, кто такая Ирен.
Ненавижу мысли вслух…
– А ты разве не знаешь? – грубо ответил я, - ты же все выведала о нас с Майком, прежде чем поступить сюда на работу!
– Вовсе нет, - девушка вдруг стушевалась и нервно закусила губу, - не все… Но я помню в газетных вырезках имя Ирен Гиблерт, оно упоминается в ходе расследования того дела, а ты здесь причем? Погоди-ка, она что, твоя…, - лицо девушки озарилось от догадки, но я резко перебил ее.
– Это тебя не касается.
– Но позволь, - посмотрела мне в глаза девушка и натянуто улыбнулась, - Из-за этой особы, я теперь вся в ссадинах и порвала подол платья.
– Любопытство – черта, которая ни к чему хорошему не приведет. Что тебе известно? – начиная все больше раздражаться, я продолжал ловить такси.
– Не так уж много, только то, о чем писали газеты и говорило телевиденье, правда, мне удалось поговорить с мистером Моффатом, я, тогда как раз писала в своей работе раздел о значении баллистики. Он мне рассказал детали, такие, что не упоминались в прессе, например, о траектории полета пули: в газетах писали, что преступник намеревался убить Ирен, но на самом деле…, - вдруг девушка осеклась и молча посмотрела на меня. Каждое ее словно сжимало петлю на моем горле и мешало дышать. Я обхватил голову руками и мрачно уставился на испуганную девушку.
– Прекрати! Я не просил тебя напоминать мне о том, что мне пришлось пережить! – зарычал я.
– Ох, Зак, прости… Я всего лишь..
– Что?! Чего ты вообще добивалась?! Сначала беседа с Моффатом, теперь это… Я спрашиваю еще раз, зачем ты приехала? Помимо того, что ты хотела работать с нами, что ты намеревалась услышать? Правду? Тебе ее мало, не так ли?
Пейдж молчала и растеряно смотрела на меня, а я, крепко сцепив руки на груди, впившись ногтями в ткань пиджака, продолжал:
– Так вот слушай. Слушай! Можешь ли ты понять, что если бы я не начал копаться в этом деле, Ирен была бы жива? Даже если бы миссис Симонс была на свободе, даже если бы убийца Кассандры Гилберт никогда не был найден, это все – во сто крат лучше, чем приходить на могилу любимой женщины и класть цветы у ее гроба! Каждый день и каждый час на протяжении этих трех лет я виню себя в смерти той, за которую рад был отдать жизнь. И Роза – моя дочь, - я горько усмехнулся, - она служит вечным напоминанием о моем первом деле. О деле, которое я хотел бы забыть навсегда, но не смогу. Из-за нашего с Таррелом вмешательства, девочка осталась сиротой, и даже мнимый папаша – то есть я – никогда не заменит девочке мать. Знаешь ли ты, какую невыносимую, терзающую изнутри боль испытывал я после смерти Ирен? Познала ли ты хоть раз чувство, когда ничего невозможно исправить? Когда все кончено и самые благие дела уже не имеют смысла, потому что вернуть ничего нельзя…