Мистер Уайлдер и я
Шрифт:
* * *
Над фильмом, из-за которого я в тот раз отправилась в Лос-Анджелес, кроме меня работали и другие британцы, включая монтажера — симпатичного, приветливого и доброго человека по имени Джеффри. Наверное, наш роман не был безумно пылким и страстным (уверена, он не обидится на подобное замечание), но влюбились мы друг в друга по уши, пусть и в присущей нам сдержанной, недемонстративной манере. Не прошло и трех месяцев со дня знакомства, как мы поженились.
Джеффри и я, мы оба хотели детей,
Словом, от сочинительства я не отказалась, просто сократила рабочее время. Заказы поступали в основном из Британии, иногда из Европы, много реже из Голливуда. Последний из моих американских фильмов был снят в 1996-м, и я опять поехала в Лос-Анджелес, где встретилась с Билли Уайлдером (к сожалению, больше я с ним не виделась).
Мы пообедали вместе, Одри, Билли и я, в одном из их любимых ресторанов — в «Мимозе» на бульваре Беверли. После десерта Одри заторопилась на прием к врачу. Я собралась было распрощаться и уйти, но Билли удержал меня, схватив за руку и объявив, что мне нельзя уходить, не выпив кофе. Мы заказали эспрессо и, конечно, разговорились — в последний раз.
— Что ж, юная гречанка-переводчица, — начал Билли, — проделала изрядный путь за минувшие годы, не так ли?
— Похоже, так, — ответила я и напомнила ему, как ровно двадцать лет назад мы с Джилл Фоли заявились в «Бистро» в кошмарных майках и обрезанных джинсах и как я напилась к концу ужина и принялась зевать протяжно, не закрывая рта, тем самым невольно подарив Билли идею для одной из сцен «Федоры».
Мы поговорили об этой картине. Его воспоминания о съемках были четкими и ясными; на самом деле съемки он помнил куда отчетливее, чем сам фильм. Когда я упоминала кое-какие подробности из той или иной сцены, казалось, он не очень понимает, о чем я говорю.
— Я никогда не перебираю в памяти мои старые картины, — сказал Билли. — Зачем? Чтобы понять, сколько ляпов я допустил? Этак и рехнуться недолго. Я думаю только о своей следующей картине.
— Будете снимать новый фильм? — спросила я.
Он выпучил глаза и рассмеялся:
— Ради бога, Калиста, мне девяносто лет. По-вашему, я готов вставать в пять утра, садиться в машину и ехать к черту на рога, потому что именно там находится съемочная площадка? Помилуйте.
— Ици говорил, — не унималась я, — что вы претендовали на постановку «Списка Шиндлера».
— Правду говорил.
— Вы видели этот фильм? (Экранизация Спилберга вышла на экраны тремя годами ранее.)
Билли
— Да-а, видел. Посмотрел один раз. Второго просмотра я бы не вынес. Думаю, это один из… величайших фильмов. Выдающийся фильм. Лучше я бы не сделал.
Его слова растрогали меня. И я припомнила одну из наших последних бесед в Париже:
— Однажды вы сказали, что Спилберг и его ровесники не могут создавать по-настоящему серьезные картины, поскольку не прошли через то, через что прошли вы. Люди вашего поколения. Через две войны.
Билли уставился на меня:
— Я такое говорил?
Я утвердительно кивнула.
— Да ну, чушь собачья. Да и не мог я такое сказать. Когда это было?
— В последний вечер съемок. В тот вечер, когда мы заехали на ферму, где ели бри.
Глаза его заблестели:
— Ах да, припоминаю. Сыр точно помню. Но не помню, чтобы я говорил нечто подобное о мистере Спилберге. А если и так, то я ошибался.
Мы оба притихли. Я вспоминала тот необыкновенный вечер — в который раз и, как всегда, в мельчайших подробностях. Но Билли был мыслями где-то очень далеко.
— Знаете, — произнес он наконец, и внезапно мне почудилось, будто в ресторане установилась звенящая тишина, точно только нас двоих было слышно в этих стенах, а может, и во всем мире. — Когда я увидел этот фильм… Те сцены… Лагерные сцены, в лагерях смерти. Они были такими настоящими. И я вдруг поймал себя, и знаете на чем?
Покачав головой, я посмотрела ему в глаза, вдруг затуманившиеся.
— Я перестал замечать актеров. Но разглядывал пристально фигуры на заднем плане. Я словно наблюдал за происходящим… за тем, как все это действительно было, и я понял, что по-прежнему ищу ее. По-прежнему высматриваю, а не там ли она.
Протянув руку через стол, я сжала его девяносто летнюю ладонь. Наши глаза встретились в последний раз. А потом он допил кофе, заказал два бренди и повеселил меня забавной байкой о Джеке Леммоне и Ширли Маклейн.
* * *
Музыку, навеянную Билли Уайлдером, я все же довела до финала; правда, она пока нигде не исполнялась, и записи тоже пока нет. Сочинение этой сюиты длилось много дольше, чем я предполагала, — почти четыре года; мне постоянно что-то мешало, отвлекало от дела. Замысел возник в тот день, когда я подслушала, о чем Фран в нашем саду разговаривала с подругой по телефону, а затем я перебирала старые фотографии моей матери и ее внучек. И тогда же в моей голове созрела некая идея, та, что изменит ход событий в нашей семье навсегда.
И кто подал мне эту идею? «Федора», разумеется.
Не знаю почему, но поздним вечером я вынула из ящика диск с фильмом и вставила в проигрыватель. Наверное, мне надоело пялиться на эти жуткие просмотровые копии, хотя, скорее всего, дело было не только в этом. Фран и Джеффри уже легли спать. Близилась полночь, сна у меня не было ни в одном глазу, я чувствовала себя разбитой, несчастной, но ни выпить чего-нибудь покрепче, ни полакомиться бри желания не испытывала. И тут я подумала, а не пересмотреть ли «Федору».