Misterium Tremendum. Тайна, приводящая в трепет
Шрифт:
Розанов говорил выразительно и убежденно. Голос его звучал красиво, тембр был мягкий, глубокий, в самый раз для театральной сцены. Врачи слушали потупившись, не глядя друг на друга. Потом стало тихо. Тишина длилась минуты три, и было слышно, как тяжело сопит доктор Минц, как Бонч мнет свои пальцы, потрескивает суставами.
Наконец все ушли. Федор выключил верхний свет, накрыл настольную лампу шалью.
– Запри дверь, – донесся до него хриплый сдавленный голос, – запри, никого не пускай, не вздумай звать докторишек. Справишься сам. Справишься!
Удивительно,
После припадка правая здоровая рука онемела. Нога тоже онемела. Федор принялся массировать безжизненные правые конечности, вождь бормотал:
– Смерть. Играю в жмурки со смертью. Доиграюсь.
Речь становилась все невнятней, какие-то слабые, мучительные звуки вместо слов. Кроме впрыскивания морфия, Федор решился дать таблетку веронала. Таблетка прыгала на языке, вождь едва сумел проглотить ее. Минут через тридцать заснул.
«Как бы не было паралича, правая половина тела отнялась, язык нехороший, и это бормотание», – думал Федор сквозь тяжелую обморочную дремоту.
Он прилег на пару минут на застеленную койку Надежды Константиновны и незаметно уснул.
Разбудил его солнечный свет и голос вождя. Было позднее утро. Ильич только что проснулся, бодрый, энергичный. Он сидел на койке, улыбался, требовал срочно умываться, чистить зубы, потом – крепкого кофе и свежих газет.
Вместе с газетами принесли папку документов. Завтрак подали в кабинет, письменный стол застелили салфеткой. Прихлебывая кофе, вождь углубился в чтение и вдруг вполне веселым голосом спросил:
– Федор, как думаете, сколько я протяну?
– Владимир Ильич, если вы будете соблюдать режим, меньше нервничать, вам станет лучше.
– Ха! Меньше нервничать! Каждый думает только о собственной шкуре, на общее наше дело всем давно наплевать! Я один должен это дерьмо расхлебывать. Помру, они разбегутся, как крысы, или глотки друг другу порвут.
Федор не знал, что сказать на это. Но вождь и не ждал от него никаких слов. Он выпустил пар и замолчал надолго, отложил газеты, раскрыл папку с машинописными страницами.
Федор осторожно заглянул через плечо. Это был перечень тех, кто уже сидел в тюрьме и кого должны были расстрелять в ближайшие сутки. Бывшие царские министры Протопопов, Щегловитов, Хвостов. Бывший директор департамента полиции Белецкий, протоиерей Восторгов и еще десятки людей. Вождь никогда не подписывал такие списки, просматривал и утверждал устно. На этот раз фамилий было много, он не стал читать до конца, взял другой список. Там перечислялись подлежащие немедленному аресту, подозрительные, чуждые, «прикосновенные» к контрреволюции.
Фамилии стояли в алфавитном порядке, и на первой странице Федор прочитал: «Данилова
Глава девятнадцатая
Зюльт, 2007
Герда медленно прокатила тележку вдоль всех полок супермаркета и, когда оказалась у кассы, в тележке одиноко лежала пачка шоколадного печенья.
– Герда, дорогая, вы же не покупаете ничего мучного, кроме хлеба, вы все печете сама, – сказала кассирша, – и что-то важное вы наверняка забыли.
– А? Да, конечно, забыла. – Герда развернулась и толкнула тележку назад, в глубь торгового зала.
Там, у открытого холодильника, высокий худой старик в дутой синей куртке и капитанской фуражке внимательно разглядывал стаканчики с йогуртом. Герда бросила свою тележку, подошла, встала рядом. Старик хмуро покосился на нее. Она поймала его взгляд и широко, приветливо улыбнулась.
– Привет, Клаус. Опять оставил дома очки? Не можешь разглядеть дату изготовления?
– Здравствуй, Герда. Я не ношу очков. Я старый моряк, у меня отличное зрение, просто здесь пропечатано нечетко, но меня больше беспокоит не дата, а наличие консервантов. В газетах пишут, что консерванты очень вредная вещь.
Он поставил стаканчик на место, хотел достать другой из глубины холодильника. Пластиковые упаковки посыпались на пол.
– Ай, безобразие, все падает, что теперь мне делать? Еще заставят платить, а разве я виноват?
– Конечно, ты не виноват, Клаус. Ничего страшного, я тебе помогу.
Герда собрала упаковки с пола, поставила на место, закрыла холодильник.
– Подожди, зачем ты закрываешь? Мне надо что-то съесть на завтрак, – растерянно пробормотал Клаус.
– Ты еще не завтракал? Пойдем! – Герда взяла его под руку.
– Куда?
– Я тоже не завтракала. С удовольствием составлю тебе компанию.
Возле супермаркета была небольшая кондитерская. Клаус уперся и никак не хотел войти.
– Тут очень дорого, Герда.
– Ничего. Я угощаю.
– Если ты такая богачка, пожертвуй на музей в старом маяке.
– Конечно, Клаус, обязательно. Маяк – это наше с тобой детство, это самое древнее строение в городе. Ему лет пятьсот, кажется?
– В этом году будет пятьсот восемьдесят.
– Тем более ужасно, что городские власти махнули на него рукой.
– Это все из-за проклятья, – пробормотал Клаус, – многие верят, но не хотят признаться.
– Ты имеешь в виду сказку о колдуне, чернокнижнике, который жил на нашем острове? Ерунда. Маяк всегда нес только добро. Сколько рыбацких лодок вернулось домой благодаря его огоньку. До сих пор мне чудится иногда, что огонек светит темными ночами, в шторм. Скажи, ведь ты бываешь там часто?
Они сели за столик. Клаус принялся внимательно изучать меню. Казалось, он совсем не слушает Герду. Губы его шевелились, глаза быстро бегали по строчкам.