Мистерия убийства
Шрифт:
В публичной библиотеке Лас-Вегаса я проверил свою электронную почту и прослушал устные сообщения. Шоффлер все ещё обретался во Франции, и я позвонил Петрич. Она выслушала рассказ о моих открытиях, задала уточняющие вопросы и обещала, что полиция обязательно разошлёт изображения Дудочника во все ассоциации иллюзионистов и в театральные агентства, имеющие отношение к сценической магии. Но по тону я чувствовал, что либо мои аргументы её не убедили, либо моё дело оказалось в самом конце списка.
— Почему вы ограничиваетесь чисто символическими действиями? — спросил я.
— Побойтесь Бога, Алекс. Вы ко мне несправедливы.
— Проявлений энтузиазма.
— Послушайте, — очередной вздох, — на мне висит дело об убийстве четырёх человек. В Северном парке вырезали целую семью. В Лас-Вегасе, возможно, подобное событие вовсе не сенсация, но здесь поднялся страшный шум. Их прикончили в собственных постелях, и я по уши сижу в этом расследовании.
Настала моя очередь глубоко вздохнуть.
— Это… это ужасно.
— Поверьте, Алекс, я принимаю вашу магическую версию. Принимаю и обещаю сделать всё, что в моих силах.
Я ещё раз связался с Тамми Ягодой, Риггинсом и «Голубым попугаем».
— Не пришло ли вам в голову чего-нибудь новенького? — спрашивал я. Оказалось, не пришло.
Я позвонил Пабло Морено, объяснил, почему интересуюсь делом Габлер, и сказал, что считаю убийцей иллюзиониста. Морено меня вежливо выслушал и обещал заняться этой версией на следующей неделе, после того, как закончит дежурство.
Затем я… Но собственно, на этом всё и закончилось. Я верил, что напал на след и узнал нечто очень важное о Дудочнике, но что делать дальше, не представлял.
По прошествии некоторого времени я вдруг с удивлением обнаружил, что нахожусь в казино, оглушённый какофоническим шумом игральных автоматов, музыки, весёлой болтовни и смеха. Красивые улыбающиеся женщины в лёгком намёке на одежду поочерёдно приносили мне пиво. Я постоял рядом со столом, за которым шла игра в кости. Моё внимание привлекла яркая рыжеволосая девица по имени Мэри. Девушка играла с таким восторженным рвением, что я страшно огорчился, когда она вдруг стала проигрывать. Понаблюдав за ней ещё немного, я перекочевал к игровым автоматам.
После ряда неудачных попыток я уловил ритм игры. Я опускал монету, тянул рычаг и ждал, когда остановится барабан и символы займут свои места. Я испытал настоящее потрясение, когда маленький зелёный гном на экране вдруг щёлкнул каблуками, подмигнул и, покопавшись в горшке с золотом, направил звонкий каскад монет в лоток моей машины.
Я снова и снова опускал монету в слот, тянул за ручку и наблюдал за тем, как крутится барабан.
Не желаю ли я ещё пива? Почему бы и нет?
Затем я направился к весьма удобно расположенному банкомату, попросив стоящего рядом игрока последить за моей машиной.
Монета. Рукоятка. Монета. Рукоятка. И так без конца.
Ещё одно пиво.
Ощутив, что мой организм переполнился жидкостью, я переключился на более компактный напиток. А именно виски.
Затем снова отправился на свидание с банкоматом. Машина выдала мне сведения об остатке средств на текущий момент. Сколько? 920 баксов?
Девятьсот двадцать долларов. Я сказал себе, что это совсем немного, что я почти разорён, надо спрятать наличные в карман и валить из
Умом я понимал, что пьян, но опьянения не чувствовал. Я смотрел на зелёного гнома, ощущая необыкновенную ясность в голове и ожидая, когда он исполнит свой весёлый танец, подмигнёт и склонится к своему горшку, чтобы снова осыпать меня золотом.
В какой-то момент у меня в руках оказались три пластиковые трубки с монетами, но я продолжал питать ими машину, борясь с усталостью, болью в спине и чувством вины. Я, как автомат, опускал монеты в слот до тех пор, пока у меня не осталась одна-единственная. Последняя.
К выигрышу я уже не стремился. Мне казалось, что я не только хочу, но просто обязан проиграть. Взяв за основу постулат «Везёт в картах — не везёт в любви», я родил всеобъемлющую формулировку: «Не везёт в игре — повезёт в жизни».
Чтобы вернуть сыновей, я обязан проиграть свой последний четвертак.
Когда я опускал монету в холодную металлическую щель, она была тёплой и казалась почти живой. Я потянул за металлическую рукоятку и дождался остановки барабана. И тогда это произошло. На экране выстроились в линию один… два… три трилистника. Гном исполнил свой ирландский танец, подмигнул, склонился к горшку с золотом и осыпал меня каскадом монет. На сей раз звенящий поток казался бесконечным. На экране мерцала надпись: ПОБЕДИТЕЛЬ! ПОБЕДИТЕЛЬ! ПОБЕДИТЕЛЬ! Затем машина проблеяла краткий вариант песни «Когда улыбаются ирландские глазки». Небольшая группа зевак наблюдала за тем, как из её чрева сыплется и сыплется мой выигрыш.
Я был исполнен решимости проиграть все деньги. Дело оказалось нелёгким, и я не знал, сколько времени на это ушло. В казино почти нет часов, в залах отсутствует дневное освещение, чтобы игроки не могли узнать, какое на дворе время суток. В конце концов я проиграл свой последний доллар какой-то весьма мерзкого вида свинье. Свинья на экране рухнула в лужу грязи, а над ней вспыхнула надпись: ИГРА ЗАКОНЧЕНА.
Похмелье было таким тяжёлым, что ноги отказывались мне служить, а глаза не желали фокусироваться на нужных предметах. Я вышел из «Тропиканы» и сразу окунулся в невыносимую жару. А по дороге в аэропорт «Маккарран» меня едва не убило склоняющееся к горизонту солнце. Идиотски весёлые мелодии игральных автоматов аэропорта так подействовали на мою психику, что я попытался перейти на рысь. Но попытка не удалась. В моей голове вдруг что-то забулькало, в ушах раздался звон, а череп где-то за глазницами пронзила острая боль. Я забился в более или менее тёмный угол и заставил себя выпить бутылку воды.
Рейс, по счастью, был поздним, и в Вашингтон я прибыл на рассвете. Путь до дома меня немного успокоил. Почти родные памятники, знакомая до мельчайших деталей дорога. Яркие цветы, зелёные деревья и трава после пребывания в пустыне казались мне джунглями. По ровной глади реки легко скользили гребные лодки.
В доме царил застойный дух нежилого помещения. Чтобы избавиться от этого неприятного запаха, Лиз после нашего возвращения из отпуска всегда зажигала свечи. Я решил было ей позвонить, но тут же передумал. Что я могу сказать? Теперь, когда я оказался дома, связь между сёстрами Габлер и моими мальчишками уже не казалась мне столь явной.