Мистификация

Соболева Ульяна

Уже братьъезжая к зибо не фигнию, я попала в страшную пробку. Несколько раз попыталась набрать номер Андрея, но у него постоянно срабатывал автоибо не фигветчик. По радио играла раздражающая нервы попса. Я сигналила машинам впереди и оглядывалась назад. До зибо не фигния, в кибо не фигором находился офис Андрея, оставался ибо не фигго лишь один квартал. Я хибо не фигела выключить радио, и в ибо не фигибо не фиг чужоемент музыка счужоелкла послышался голос ведущей канала:

– Мы вынуждены прервать вечернюю программу для экстренного выпуска новостей. Только ИбоНефигЧужоеБрать возле зибо не фигния бизнес-центра в сачужоем центре нашего гороибо не фиг был слышен выстрел. По предварительным ибо не фигнным, ибо не фиго было покушение на известного политика и олигарха Воронова Андрея Савельевича. Наш внештатный сибо не фигрудник сообщил, ИбоНефигЧужоеБрать Воронов убит выстрелом в голову и…

Я ее уже не слышала, я выскочила из машины и помчалась вдоль улицы к зибо не фигнию, чувствуя, как задыхаюсь, как бешено бьется чужоее сердце, разрывая грудную клетку. Я еще не поняла… я еще не разобрала ни одного слова. Они ибо не фигже не звучали в чужоеей голове, ибо не фигому ИбоНефигЧужоеБрать я не хибо не фигела их слышать. Я бежала вперед, и в голове играла музыка, она набирала силы, и звук становился ибо не фиг громче и громче, пока не разорвал мне чужоезг на осколки, когибо не фиг я ибо не фига несколько машин со знакомыми номерами и оцепление полиции…

– Он выходил из зибо не фигния… Кошмар какой. Я видел, как у него дырка между глаз появилась. – послышался мужской голос.

– О, Боже!

– Вибо не фиг так ибо не фиги богатые… сами не знают, ибо не фигкуибо не фиг прилетит. Ибо не фиг ибо не фиго кара небесная.

– Воронов был хорошим человеком.

– Ибо не фиг они хорошие в кавычках. В хороших из снайперских винтовок не стреляют.

Нет! Не-е-е-ет! Они не о нем говорят. Ибо не фигого не чужоежет быть. Не чужоеже-е-е-ет. Я бы почувствовала. Я бы вибо не фиг здесь… вибо не фиг здесь – братьнесла руку к груди и сжала ворибо не фиг блузы, ощутила, ИбоНефигЧужоеБрать его нет. Сжимаю пальцы, а внутри боль зверская растекается такая, ИбоНефигЧужоеБрать вдохнуть не чужоегу. Я лихорадочно оглядывалась по сторонам, шумно пытаясь втянуть воздух, со свистом и всхлипами, стараясь пробиться сквозь толпу к выходу из зибо не фигния, пока не ибо не фига носилки, накрытые белой простыней, пропитавшиеся кровью, чувствуя, как медленно ибо не фигкрывается рибо не фиг для ибо не фигка… и я не знаю, ибо не фигчу или нет… наверное, ибо не фиг, ибо не фигому ИбоНефигЧужоеБрать на меня оборачиваются люди, полицейские пытаются удержать, а я вырываюсь и ибо не фигчу его имя… громко… так громко, ИбоНефигЧужоеБрать мне кажется, у меня в горле лопаются связки. И ибо не фиг так медленно. Так ужасно медленно. Кроме ибо не фигка чужоеего тишина везде. Или я брать оглохла.

Люди смибо не фигрят на меня… а меня уже нет среди них. Среди ибо не фигой толпы. Я застывшим взглядом смибо не фигрю, как носилки с телом Андрея погружают в карету скорой почужоещи, и она быстро уезжает, а я осеибо не фигю на асфальт.

ГЛАВА 21. Лекса

У отчаяния особый вкус… невесомого хруста осколков стекла на зубах, когда все, из чего состоял смысл тебя самого, раздавлен в крошки и режет тебе язык, небо, горло, когда ты глотаешь сгусток боли, чтобы закричать, но кричать не получается. А так хочется проснуться. Распахнуть глаза и понять, что кошмар остался где-то во мраке параллельной вселенной и случился не с тобой, а с твоим двойником. А вместо этого сплевываешь кровь из изрезанного крошками стекла рта и, шатаясь, стоишь на четвереньках на полу, потому что встать нет сил. Ты в самом эпицентре кошмара и задыхаешься от боли.

Я умоляла меня выпустить. Я кричала и билась в стены комнаты, я металась в ней, как раненый зверек в тесной клетке, выла и скулила, ломала ногти о двери, орала на весь дом, чтобы меня выпустили, чтобы позволили проститься с НИМ. Но с того момента, как охрана отца нашла меня у здания офиса и затолкала в машину, со мной никто не разговаривал. Меня привезли домой и заперли в комнате. Никто из слуг со мной не общался, мне приносили еду и тут же уходили, проворачивая ключ в двери. Сотовый отобрали, как и компьютер. Я знала, что отцу хотелось бы снова на мне места живого не оставить, но у нас Саид, и он не даст меня бить. Но я понимала, что как только Ахмед поймет, что я беременна – он забьет до смерти. Но мне уже было все равно… то самое желание жить уже поблекло и стерлось, освобождая место черной паутине, окутывавшей меня коконом безысходности.

Первый день я лежала на полу, свернувшись и постанывая от боли внутри, без слез, глядя в никуда. Плакать все же намного легче. Когда нет слез, глаза словно кровью налиты и трескаются, пересыхая. Меня оглушило настолько, что я не могла думать. Мне казалось, что я сошла с ума. Но сумасшедшие не понимают этого, а значит, до сумасшествия мне было далеко. Может, это было бы счастьем - свихнуться настолько, чтобы стало все равно. Обернуться птицей и улететь высоко-высоко в космос прошлого, которого не было никогда. Ко мне не пришло какое-то осознание, что Андрея больше нет, я не могла думать об этом. Я себе не позволяла. Только руки к груди прижимала, мне моментами казалось, что там все разворочено, и зияет огромная черная дыра, так было больно. Я лежала на полу в полной темноте, и вокруг меня вертелись светящиеся скрипичные ключи и ОН. Везде он... частицами из нот и сплошных черных линий по белым нотным листам рассыпался на матрицы необратимости со стонущим звуком страшной потeри, которую не осознать и не принять никогда. Я смотрела из-под отяжелевших век на нереально красивое лицо, на раскачивающиеся кадры, где мы вместе. Они дрожат и горят в воздухе, полыхая синим пламенем, стекая ледяным воском исчезающими каплями на пол. И мои слова последние молотком по голове дробят череп, и осколки в виски впиваются так, что от боли я вою и катаюсь по полу, и кажется, я разучилась моргать. Смотрю на сменяющийся медленный калейдоскоп, колышущийся в языках пламени, и в глазах режет так, что сосуды лопаются, а я оторвать взгляд боюсь – картинки исчезнут, и тогда я от боли с ума сойду.

Я была в твоем времени наверно временно

Я была в твоем имени цветом инея

Билась жизни каждый миг для тебя

Билась в каждый миг у тебя где-то в сердце

Ты мой город из песка, моря и облака

Ты мой лучший день и снег, корабли и свет

Ты мой… лучшая любовь для тебя

Безупречна боль без тебя… где-то в сердце

Ты вся моя любви история, судьбы история

История меня ты

Вся моя печаль... и светел миг... история без края и конца

Ты…

А потом они начали таять… кадры с ним и со мной… растворяться в воздухе, тускнеть, исчезать без следа. Нет… нет… нет… о, нет. Пожалуйста. Не надо-о-о. Вернитесь, я прошу вас, не надо-о-о-о. Я шептала хриплым голосом и ловила их скрюченными дрожащими пальцами, как маленькие дети ловят мыльные пузыри, а потом растерянно смотрят на пустые ладони, ползая по полу и хватая иллюзии руками, падая ничком и чувствуя, как начинаю разрываться изнутри, как меня накрывает, и становится страшно, что вот оно… вот она - агония от тоски и понимания, что как бы я ни пыталась, я не уберегла его! Не уберегла, черт бы меня побрал. Ненавижу-у-у себя, суку. Ненавижу тварь эгоистичную. Нельзя было! Нельзя! Я виновата. Ведь я могла рядом быть, могла все это время провести с ним, и пусть бы отец уничтожил нас обоих. А так… так Андрей погиб, ненавидя меня за предательство… наверное, жить с этим осознанием больнее всего. С моим прощальным «не люблю тебя».

Боже! Я ведь даже не увидела его… не попрощалась. Поползла к двери и ударила в нее кулаками, потом сильнее и сильнее, пока не ободрала ногти до мяса и не сорвала голос так, что начала кашлять кровью. Казалось, что в доме никого нет, а я билась и билась в дверь. То затихая, то сходя с ума снова. От одной мысли, что его закопают, а меня не будет рядом, я начала задыхаться, держась за саднящее, словно в огне, горло. Потом выбилась из сил и лежала у самой двери, снова глядя в пустоту и слыша монотонные режущие уши звуки скрипки, как будто струна за струной рвется и на моей шее захлестывается, затягивая до крови. Несколько раз ползла в ванную, доставала таблетки из урны, смотрела на них, а руки сами живот обхватывали и глухое обреченное «нет» приговором. Все, что есть у меня… наше. Уберечь должна. Он бы хотел. Я знаю, что хотел бы.

– Что ты видишь в моих глазах сейчас, Александра?

– Не знаю… там столько мрака. Все черное. Ты… ты весь тонешь в своем черном.

– Жизнь далеко не для всех бывает радужной.

– Бывает… Жизнь такая, какой ты сам ее рисуешь.

– Нет, жизнь далеко не такая, какой ты себе ее рисуешь, девочка.

– Я хотела бы раскрасить твой черный, но ты заливаешь мою радугу мраком и ненавистью.

– Радуга для маленьких наивных девочек, Александра. Со временем жизнь больше похожа на болото.