Миттельшпиль
Шрифт:
— фон Чиршки? — спартанская краткость Вильгельма поистине пугала. Вот и министр иностранных дел вскочил с видом школьника, не успевшего выучить урок.
— Ваше Величество, господа, — начал он, как опытный специалист по мере произнесения первых слов, которые, как известно, должны прикрывать истинные мысли настоящего дипломата, приходя в себя, — сразу после получения первых сведениях о действиях англо-французского альянса и по получении разрешения Его Величества, фон Шен передал Пишону[9] наши требования об объявлении нейтралитета, прекращении мобилизации и передаче в виде гарантии выполнения этих требований крепостей Туля и Вердена под управление
— Хельмут, когда наши войска будут полностью развернуты?
— Ваше Величество, мы будем полностью готовы через сутки, — ответил кайзеру начальник Генерального штаба фон Мольтке.
— Сутки? Много. Даю двенадцать часов и ни минутой более! — вспылил кайзер. — Отмобилизованные и развернутые войска не смогут начать наступление в течение суток? Или я что-то не знаю? — он грозно смотрел на постепенно бледнеющего Мольтке.
— Я полагаю, Ваше Величество, что сначала необходимо добиться ответа от бельгийцев и уточнить французскую позицию, — ответил начальник Генштаба. — Но если на то будет ваша воля, мы готовы выступить не позднее шести часов с момента отдания приказа.
— Вообще-то мне всегда казалось, что ты возглавляешь мой генеральный штаб, а не министерство иностранных дел, — соизволил пошутить Вильгельм. — Но ты прав, не стоит спешить. Генрих, — обратился он к министру иностранных дел, — немедленно запросите у нашего посла во Франции, что ему ответили по нашим требованиям. Передайте в Брюссель — пусть вручат ноту. И… если французы не ответят — вручайте меморандум об объявлении войны.
— Простите, Ваше Величество, — вступил в разговор канцлер, — не получится ли так, что мы вступим в войну против Франции и Англии, а русские ударят нам в спину?
— Полагаю, что не стоит этого опасаться, господа, — настроение кайзера после этого вопроса явно поднялось. — Русские, как заверил меня лично Николай Второй, считают, что именно мы являемся жертвами агрессии ввиду неспровоцированного нападения английского флота, — тут он опять помрачнел и бросил взгляд на принца Генриха Прусского и сидящего рядом с ним вице-адмирала фон Хольцендорфа.
— Кроме того, они опасаются вступления в войну японцев и турок, Ваше Величество, господа, — попросив у кайзера взглядом разрешения говорить, вступил в разговор Николаи.
— Вот именно, поэтому они отнюдь не горят желанием нарушить Бьоркский договор, — кайзер поощрительно улыбнулся начальнику разведки. И снова посмурнел лицом. — Теперь поговорим о флоте. Докладывайте, Хеннинг.
Исполняющий обязанности начальника штаба Флота открытого моря фон Хольцендорф неторопливо поднялся и начал описывать, что же случилось с основными силами внезапно атакованного англичанами флота. К удивлению присутствующих, все оказалось не столь плохо, как они думали. Из новейших линкоров типа «Нассау» пострадал только «Вестфален», находившийся в это время бухте Яде. Причем повреждения от попадания торпеды оказались небольшими и через пару недель корабль должен быть полностью готов к бою. Вместо линкоров британцы атаковали стоявшие на их месте и недавно переоборудованные в суда-ловушки лайнеры[10]. Ловушки должны были ничем визуально не отличаться от линкоров и вполне сыграли свою роль. Правда при этом один из этих корабликов загорелся просто от попадания британского семи с половиной сантиметрового фугаса. Но, как следует из описания боя в английских газетах, хитрость удалась, и противник ничего не заподозрил. Фактически
На этом совещание закончилось. О России больше как бы и не вспоминали, заметив явное нежелание императора касаться этой темы.
Российская империя. Санкт-Петербург, Зимний дворец. Август 1909 г.
В личном кабинете императора, кроме его хозяина, присутствовали генерал-адмирал великий князь Александр Михайлович, канцлер и министр иностранных дел Петр Николаевич Дурново и военный министр генерал от инфантерии Александр Федорович Редигер. Собственно, эта четверка и составляла основу высшего, после реформ, органа управления армией и флотом — Совета Государственной обороны[11] и поэтому сейчас они готовились к заседанию, обсуждая сложившуюся ситуацию.
Прозвенел звонок и, после разрешения императора, в кабинет зашел дежурный офицер.
— Ваше Императорское Величество! Курьер из министерства иностранных дел!
— Веди, — согласился Николай.
— Ваше Императорское Величество, — курьер явно был растерян попаданием в столь высокий кабинет, но быстро пришел в себя — срочный пакет для Его высокопревосходительства канцлера из протокольного отдела! Приказано вручить лично в руки и дожидаться ответа
Дурново, поклонившись государю, принял пакет и тут же его распечатал.
— Ваше Императорское Величество, французский и британский послы просят о срочной встрече со мной.
— Будут уговаривать вступить в войну против Германии на их стороне, государь, — заметил Александр Михайлович.
— Не уговорят. — зловеще усмехнулся Николай. — И вообще, зачем нам тянуть? Петр Николаевич, напишите в министерство, пусть эти господа прибывают в Зимний к четырем пополудни, на аудиенцию. Вас, господа, — обратился он к присутствующим, — я отпускаю до этого времени. После чего прошу прибыть во дворец на обед. Заодно и обсудим англо-французские предложения.
Все, включая курьера, поклонились и начали покидать кабинет.
— А тебя, Александр Михайлович, я попрошу задержаться, — попросил уходящего генерал-адмирала император.
О чем точно беседовали Сандро и Ники осталось неразгаданной тайной истории, но косвенно о содержании беседы можно судить по тому, что вернувшись к себе в Адмиралтейство, Александр Михайлович вызвал адмирала Дикова, сменившего Чухнина на должности начальника Морского Генерального штаба. А еще через час по всем флотам были отправлены теле- и радиограммы: «Дым, дым, дым!», заставляя экипажи готовить корабли к походу и бою…
Послы Британии и Франции вошли в кабинет императора строго один за другим, причем француз держался в кильватере англичанина.
Николай невольно усмехнулся, что не осталось незамеченным Никольсоном. Старый дипломат викторианской школы, он внешне прореагировал на усмешку императора лишь более вольным поклоном, практически на грани приличий. Разговор велся на французском языке, но сидевший сбоку за столиком секретарь императора владел им не хуже природного француза и успевал стенографировать все произнесенное.