Младенца на трон!
Шрифт:
Едва взглянув на светящуюся надпись, девки визжали, а мужики ошеломленно замирали, потом крестились и бормотали:
– Мать честна!
– Диво, эко диво!
– А что начертано-то?
– Откуда ж у нас грамотеи.
– Святые угодники, это чего ж такое?!
– Федор Иваныча надобно кликнуть.
– Да нет его, в храме он.
Бородатый старичок в сермяжной рубахе бухнулся на колени и с размаху приложился блестящей лысиной к половицам:
– Заступница небесная, спаси нас и помилуй!
Василий наконец
– Ставень сымите, оконце откройте!
И бросился в сени. Там, отдышавшись, он расстегнул кафтан и укрыл им мальчика. Холопы, выбегавшие из комнаты, метались рядом с ними, все еще кашляя и заполошно отдавая друг другу приказы:
– Дверь, дверь замкните!
– Воды сюда!
– Ванька, беги в храм за хозяином!
Перепуганная Агафья наконец вспомнила о Пьере. Дернув Василия за рукав, она прокричала:
– Как малец? Жив?
– Чего орешь, он и так напужался, - отмахнулся тот и наклонился к мальчику: - Все хорошо, не бойсь, милок. Мы с тобой тута маленько посидим, покамест хозяин не вертается.
Между тем весть о происшествии в доме Шереметева быстро распространялась, и вот уже из соседних дворов стали прибегать люди с расспросами. Им рассказывали о чуде, как водится, преувеличивая и привирая, и вскоре оказалось, что сам мальчик, посланец Господень, выбрасывал в воздух таинственные знаки, а потом движением руки их сжигал. На Пьера, сидевшего на коленях у Василия, косились с опаской и благоговением.
– Здорово, чадо!
– раздалось над ними.
Пьер поднял голову и увидел Филимона, того самого монаха, что качал его на руках в Успенском соборе. Он улыбнулся и потянулся к нему.
– Гляди-ка, признал, - обрадовался чернец и потряс ребенка за пальчик.
– Ты кто?
– требовательно спросил Василий, отстраняясь и пряча малыша за спину.
– Дык это… писарь из Чудова, Филимошка. Мальчонку-то твово я нашел при алтаре.
– А здесь чего тебе надобно?
– Архимандрит прислал. Сведай, грит, что там за буквицы таинственные сверкали. Велено их записать и прочесть Владыке.
Василий усмехнулся.
– Как чего было - я обскажу. Своими очами видел диво неизглаголанное. А вот что там начертано, не ведаю, безграмотный, уж не обессудь.
– Дак пойдем поглядим, - предложил Филимон.
– Эва, поглядим, - засмеялся Васька.
– Буквицы-то сгорели, а дымина-то такой пошел, что не продохнуть. Теперь вот, вишь, сидим тута, вертаться боязно.
– Как так - сгорели? Ну-ка, давай, сказывай по порядку.
Василий откашлялся, приосанился и
– Что ты хмыкаешь?
– рассердился Василий, и веснушки на его лице вспыхнули.
– Сказываю, все так и было, вот те крест.
– И прям ярким пламенем буквицы горели?
– Истину Васька глаголет, - кивнула стоявшая неподалеку Агафья.
– Ни в чем не слукавил.
Филимон, переведя взгляд с нее на стражника, решительно кивнул в сторону двери:
– Пойдем-ка глянем.
– Куды? Ступай один, я с дитяти глаз не спущу. А с ним идти несподручно, а ну как беда какая учинится.
– Давай подержу покамест, - Агафья с опаской протянула руки.
Поколебавшись, Василий передал ей ребенка, на всякий случай погрозил пальцем - стереги, мол!
– и пошел с Филимоном в комнату Пьера. За ними, переглядываясь и пожимая плечами, потянулись боярские холопы.
Филимон зашел первым, отворив тяжелую дверь. Через распахнутое оконце комнату наполнял морозный московский воздух. Монах огляделся - неплохо мальца пристроили - и повел плечами:
– Брр, студено…
И вдруг замер: в полутора аршинах выше лавки, служившей ребенку постелью, на крашеной стене копотью чернели буквы.
– Царь, - прошептал Филимон.
– Чаво?
– переспросил кто-то из челяди, уже набившейся под низенькой притолокой.
– Царь, - заворожено повторил монах и обернулся к Василию:- Эти буквицы пламенем горели? Помнишь ты их?
– Вроде эти, - неуверенно кивнул страж, и народ зашумел, подтверждая.
– Да они это, они. Что начертано-то?
– Сказываю ж, "царь"!
– рявкнул Филимон, но холопы по-прежнему вопросительно смотрели на него.
– Что, вот прям "царь"? Вот прям точно так?
– Чего тут у вас?
– сквозь толпу, тряся бородой, протиснулся Шереметев, встал посреди комнаты, глянул на стену и потрясенно выдохнул: - Царь…
Домашние зашумели, заахали и принялись креститься. Послышался разноголосый шепот:
– Господь Вседержитель!
– Знак дала нам Царица небесная.
– Видано ли дело…
– Прямо ж над ним!
– Что там? Что?
– верещала Агафья, пытаясь с Пьером на руках протиснуться в комнату.
Ее пропустили, и она в оцепенении уставилась на стену. Потом, словно о чем-то вспомнив, повернулась к Шереметеву:
– Батюшка Федор Иваныч, не моя вина, вот те крест!
Боярин несколько секунд непонимающе смотрел на нее, а потом вдруг расхохотался. Его пухлые щеки колыхались, из открытого рта смотрели подгнившие зубы. Насмеявшись вдоволь, он принял грозный вид, обвел толпу тяжелым взглядом и гневно спросил:
– Кто это учинил?!
Холопы, вобрав головы в плечи, молча косились друг на друга. Потом один из них, самый смелый, сделал полшага вперед: