Младороссы
Шрифт:
– Ты почему здесь? – удивился Дмитрий – Почему не в церкви?
Мари недобрым взглядом встретилась с Путятиным и тот потупился.
– Прежде чем ехать, – сказала Мари, переводя взгляд на брата – Я хочу сделать то, что должен был сделать отец.
Она развернула сверток, внутри оказалась пожелтевшая икона. Путятин, понимая, что он здесь лишний, вышел из номера. Вид иконы, которая когда-то принадлежала их отцу и упоминания о нем, в свете предстоящего момента, вызвало у Дмитрия в груди чувство щемящей грусти. Он обнажил голову и опустился на калено, а Мари подняв над ним икону, трижды перекрестила его широкими движениями. Когда Дмитрий поднялся, он увидел, в глазах Мари слезы. Осознание обоими, что благословение, которым сейчас Мари напутствовала Дмитрия и которое должно было исходить от их отца, которого они оба горячо любили и которого больше с ними не было, и что каждый из них, это единственное, что есть у другого, комом подступило к горлу. Дмитрий обнял Мари и ее слезы упали ему на плечо.
– Надо спешить, – сказала Мари, и смахнула слезу.
Когда они подъехали к храму, то на паперти, уже собралось изрядное количество гостей. Помимо однополчан, была еще масса народа, которых Дмитрий никогда не видел прежде. Когда он вышел из авто, к нему подошел средних лет, седеющий, лощеный джентльмен – это был мистер Уолш, управляющий делами Эмери в Париже.
– Доброе утро, ваше высочество, – сказал он – Позвольте я представлю вас семейству Эмери, тем, кто уже здесь.
И он повел знакомить Дмитрия и Мари с теми, кто отныне были их родственниками. Они были внутри храма. Дмитрий, все мысли которого были заняты Одри и той процедурой, которую им предстояло через считанные минуты пройти, мало слушал, что ему говорили эти приветливые дорого одетые люди, среди которых были две сестры Одри и два ее брата, и говорил мало, зато Мари, говорила за них обоих. Она выразила свое восхищение их сестрой-невестой и выразила желание навестить их в их Цинциннати в ближайшее время.
– Будем рады, – ответил Джошуа, брат Одри.
За это время, пространство храма заполнилось людьми, а на амвон взошёл высокий, с большим животом и окладистой бородой священник, и с ним двое служек.
В тот момент, когда одна из сестер, Александра, стала рассказывать, как они все тяжело перенесли морскую болезнь по дороге сюда, дверь храма отворилась и на пороге в подвенечном платье появилась Одри по руку со своим отчимом. Мари заметила, как напряглось лицо Дмитрия, и только теперь поняла, насколько серьезно он воспринимает все происходящее.
При появлении невесты, Мари и семейство Эмери поспешили отойти в сторону, и у алтаря остался один Дмитрий. Последовавший обряд, прошел для него как во сне, из которого он запомнил, как дрожала рука Одри, когда он надевал на ее палец кольцо, и только тогда он понял, что и Одри все происходящее дается нелегко. Когда, наконец, изнурительный для новобрачных обряд остался позади, и они вышли из храма на паперть, то были встречены поздравительными возгласами собравшихся людей и дорожкой до авто усеянной пшеницей и лепестками роз. Оказавшись на заднем сиденье авто, которое должно было отвезти их на виллу Эмери, где должно было пройти празднование, Дмитрий и Одри впервые за утро с облегчением вздохнули.
– Ну, вот мы и женаты, – глядя на теперь уже своего мужа, сказала Одри
Дмитрий обнял теперь уже свою жену и, поднеся ее руку к своим губам, поцеловал в ладошку.
***
На следующее утро Дмитрий и Одри на поезде уехали в Марсель, чтобы оттуда на пароходе отплыть в Грецию, где должны были провести медовый месяц. Дмитрий хотел представить Одри своим родственникам, братьям и сестрам своей покойной матери, которая была греческой принцессой. Правда, к этому времени, его родственники уже не правили. Провожали их Мари и семейство Эмери.
Выпив шампанское из граненных стаканов (других почему-то в привокзальном ресторане не оказалось), вся большая компания вышла на перрон. Мари заметила, как после брачной ночи внешне изменились отношения Дмитрия и Одри. По своему опыту замужества с принцем Вильгельмом, она знала, как все меняется после первой близости и хотя у нее с Вильгельмом все было иначе, и между не было даже намека на влюбленность, но даже она почувствовала после брачной ночи, отсутствие между ней и принцем неких незримых, но витальных барьеров, которые были между ней и всеми остальными людьми. У Дмитрия же с Одри все было еще более очевидно; теперь они все время держались за руки, часто касались друг друга и, несмотря на то, что провожавшие не замолкая, им что-то говорили, они на самом деле смотрели и слушали только друг друга. К тому же Мари была достаточно чутка и понимала, что отныне у них была непреодолимая потребность заниматься любовью двадцать четыре часа в сутки и все, что они хотели сейчас, так это поскорее отделаться от своих провожавших и уединиться в своем купе.
Наконец поезд подошел к перрону, и молодожены в последний раз обнявшись и поцеловавшись со своими родственниками зашли вагон. Когда Мари наблюдала за ними через оконные стекла, когда они шли по коридору, в груди у нее защемило. Она почувствовала, что сейчас, после того как поезд тронется, и Дмитрий на целый месяц покинет Францию, она останется совершено одна в своем особняке. Слезы уже готовы были окутать ее глаза, но она быстро взяла себя в руки, поскольку Дмитрий и Одри выглянули из окна и помахали ей и остальным. Мари замахала в ответ, стараясь делать это как можно более бодро. Раздался гудок, затем другой и колеса составов завертелись, набирая скорость.
***
Из своего купе Дмитрий впервые вышел, уже, когда поезд подъезжал к Тулузе, и было это через три часа после посадки в Биаррице. Приспустив оконное стекло и облокотившись на него, он закурил. В это время из соседних купе повалили пассажиры с чемоданами и гуськом направились по коридору к тамбуру. Дмитрий отвернулся, не желая портить свое сладостное состояние, в котором пребывал после беспрерывного трехчасового «заточения» с Одри, озабоченным выражением лиц, какое обычно бывает у выходящих пассажиров. Но состояние отрешенности продолжалось недолго, поскольку вскоре Дмитрий почувствовал неприятный толчок между лопаток, по-видимому, какой-то кладью. Он обернулся, чтобы укорить человека, доставившего ему неудовольствие, но тут радостно воскликнул, увидев знакомое молодое лицо с усами щеточкой.
– Ба! Казем-Бек!
– Ваше высочество, – учтиво ответил Казем-Бек – Прошу прощения.
Он прижал к груди саквояж, которым задел своего визави. Сдержанность Казем-Бека удивила Дмитрия, он ожидал более приветливой ответной реакции, но решил не обращать на это внимание.
– Куда же ты пропал? Я ждал, что ты зайдешь.
– Я заходил к вам.
– Когда?
– Месяц, может полтора назад, но вас не было.
– Наверное, ты заходил, когда я уже перебрался к Мари.
– Мне так и сказали, – холодно ответствовал Казем-Бек.
Шедший за Казем-Беком мсье с массивным чемоданном, вежливым хлопком по плечу, дал понять Александру, что тот загораживает ему путь. Казем-Бек, как и Дмитрий, прижался к окну.
– Зачем ты приехал в Тулузу?
– Навестить наш младоросский очаг.
И, несмотря на то, что младоросский лидер всем своим видом и интонацией голоса давал понять, что не хочет разговаривать, а хочет поскорее сойти с поезда, Дмитрий его не отпускал.
– Постой минутку, – сказал Дмитрий и скрылся в купе.